Юлий Анненков - Флаг миноносца

- Товарищ лейтенант, почему я такая несчастная? - спросила Людмила.

- Что вам нужно?

- Я хотела вам сказать, что постараюсь... Постараюсь быть хорошим бойцом...

- Это все?

Она поправила волосы и провела кончиком языка по сухим губам:

- Нет, не все. Я хотела, чтобы вы не думали обо мне плохо. Другие пусть думают, что хотят...

Земсков поднялся:

- У меня сейчас нет времени, товарищ Шубина. Поговорим в другой раз.

- Нет, сейчас! Вы обязаны выслушать подчиненного! - она вскочила, сжав кулаки. - Вы думаете, я - ростовская шлюха! Так вот, имейте в виду: ничего у меня с Рощиным не было. Честное слово! - Она выпалила все это одним духом, смело глядя на лейтенанта своими гневными глазами.

Земскову стало жалко девушку. "Мало ли какие бывают военные судьбы? И какой он ей судья?"

- Ладно, Людмила. Мне нет дела до ваших личных отношений. Постарайтесь, чтобы на батарее из-за вас не было недоразумений.

- Постараюсь! - Она тряхнула головой с такой силой, что тугая прическа развалилась и волосы упали ей на плечи. - Вот проклятье! Срежу их ко всем чертям!

Земсков рассмеялся:

- Я вам верю, Людмила, и вовсе не думаю о вас плохо. Будем служить вместе.

Людмиле не удалось избежать недоразумений. В расчете Сомина все шло кувырком. Людмила была в центре всеобщего внимания. Все стремились ей угодить. Ее распоряжения выполнялись куда быстрее, чем приказания командира орудия.

Белкин посоветовал Сомину:

- Просите, чтобы ее забрали от нас, командир. Видите, ребята ходят, как чумовые. Цирк, а не боевой расчет.

Людмила не признавала авторитетов и все делала по-своему. Дошло до того, что при появлении немецкого самолета она, схватив бинокль, заорала на Сомина:

- Мазило! Куда стреляешь? Писарчук, скорость больше десять! Дальность - двадцать шесть! Огонь! Длинными очередями!

И самое удивительное то, что на орудии приняли ее корректировку. Пушка загрохотала длинными очередями.

Сомин грубо оттолкнул девушку, вырвал у нее из рук бинокль. Самолет был уже далеко.

- Дура, взбалмошная девчонка! - кричал Сомин. - Ну, сбили вы самолет? Вы ж ни черта не понимаете в этом!

- А вы много сбили до меня? - спокойно спросила Людмила. Она нисколько не обиделась за то, что ее толкнули, и тут же принялась собирать стреляные гильзы, которые полагалось сдавать. Сомин оказался в смешном положении, но он не мог не восхищаться этой девушкой. Ведь она искренне хотела сбить самолет.

В тот же день Людмила предложила всему расчету идти купаться на пруд:

- Захватим пару шашечек, рыбку поджарим на ужин.

- Я тебе дам рыбку, проклятая девка! - прошептал Сомин, дрожа от злости. - За что мне такое наказание? Запрещаю отлучаться от орудия даже на пять минут!

Людмила немедленно переменила тон:

- Товарищ сержант, я ведь женщина. Как вам не стыдно? А если мне нужно... переодеться? Не могу же я тут при всех...

Весь день она никуда не уходила. Чистила вместе со всеми орудие, готовила ужин из концентратов, по собственной инициативе пришила пуговицы к шинели Белкина.

После отбоя появился Рощин. Он смущенно начал:

- Слушай, Сомин, вызови-ка мне Людмилу. Надо, понимаешь, кое о чем переговорить.

- Обратитесь к начальнику штаба, товарищ лейтенант, - отрезал Сомин.

- А что, это правда? - встревожился Рощин. - Я слыхал, что она крутит с Будаковым.

Снова Сомину пришлось удивиться. Он не собирался ни на что намекать, сказал про начальника штаба, чтобы отвязаться, но у Рощина были свои соображения.

- А что, есть она на месте, ваша Шубина?

Людмилы на месте не оказалось. Рощин ушел расстроенный, а Сомин доложил своему командиру, что младший сержант Шубина снова исчезла. Земсков только рукой махнул:

- Верь им после этого! Все бабы одинаковы. Берегись их, Володя, как друг говорю. А эту постараюсь завтра же списать с батареи.

4. ЛЕТНЕЙ НОЧЬЮ

Указ о награждении моряков с лидера "Ростов" прибыл уже давно. Нескольких человек из дивизиона наградили за бои под Москвой. Это были те, кто выходил из окружения вместе с Яновским. Вручение наград назначили на 12 часов дня. С утра ждали приезда командующего армией. Матросы драили пуговицы и бляхи до солнечного блеска. Командиры разглаживали кители. В этот день все, у кого была морская форма, достали из вещмешков фланелевки и флотские брюки. В каждой избе брились, чистились, наводили праздничный вид.

Арсеньев и Яновский уехали накануне. Они должны были вернуться вместе с командующим армией генералом Хворостихиным. В 11 часов 45 минут Будаков выстроил дивизион. Мичман Бодров похаживал перед строем. Сегодня был настоящий морской порядок.

- Бодров! Дырочку для ордена, небось, уже пробил? - крикнул ему командир батареи Николаев.

- И вы тоже, товарищ старший лейтенант!

Николаев покосился на свою грудь, будто там уже сверкал орден.

Майор Будаков взглянул на часы. Полдень миновал. Солнце жарило нещадно. В темных кителях и фланелевках было нестерпимо жарко.

- Может быть, отпустим людей? - спросил Николаев. В это время показалась машина.

- Ди-визион, смирно! - скомандовал Будаков. - Равнение на середину!

Строй замер. На правом фланге вытянулся, сжимая древко флага, командир первого орудия первой батареи Дручков.

Сомин искоса взглянул на флаг, свободно повисший вдоль древка. Стояло полное безветрие. "Вот он - наш флаг, - думал Сомин. - Флаг героев. Неужели же я не буду достоин его? Неужели не придет время, когда и мне будут вручать боевую награду?"

О том же самом думали многие. Спокойная жизнь в станице не радовала. В последнее время даже краткие выезды на передовую прекратились. Давно уже не стреляли гвардейские батареи. Только 37-миллиметровые автоматы почти ежедневно чистили после стрельбы по самолетам. Большей частью появлялся корректировщик - "рама" или пара свободных охотников - "мессеров". Тонкие и верткие, как комары, они что-то высматривали с высоты, неуязвимые для зенитных снарядов. Советские самолеты появлялись редко. А однажды весь дивизион был свидетелем печальной картины. Над лесом шли четыре "чайки". Внезапно из-за горизонта выскочили два "Мессершмитта-109". В несколько секунд все было кончено. Маневрируя на огромных скоростях, "мессеры" срезали все четыре "чайки" одну за другой.

- Как волки в овечьем стаде! - сказал Писарчук. Остальные промолчали. Черная злость захлестнула в те минуты немало сердец. Обидно было и до боли жалко, а главное - ничего нельзя сделать. Самая трудная роль на войне роль зрителя. С этой ролью не могли примириться бойцы дивизиона Арсеньева. Гвардейцы-моряки ждали активных действий. Никто из них, конечно, не знал, что в самые ближайшие дни каждому придется испытать свои нервы и мускулы до самого конца, без остатка.

К строю подкатила "эмка". Оттуда вышел вестовой Арсеньева. Он подал майору Будакову записку. Начальник штаба не спеша прочел ее, погладил свои усы и приказал распустить строй. Через несколько минут все уже знали, что командующий армией приехать не может, а потому вызывает награжденных к себе. Их было немного - человек десять. Все они тут же взобрались в кузов полуторки. В кабину сел командир первой батареи Николаев.