Юлий Анненков - Флаг миноносца

Огни были всюду - невидимые, но существующие, глубоко запрятанные, но светящие. Только море не имело огней. Тьма царила здесь безраздельно и властно. Черно-зеленые литые волны перекатывались одна за другой, и не было им конца. Зыбкая, колышущаяся равнина над бездной - полмиллиона квадратных километров сплошного мрака, и мрак от морского дна до самого неба. Так было в древние геологические эпохи, когда одни только летающие ящеры носились над волнами на своих перепончатых крыльях. Так было и сейчас. Среди этого доисторического хаоса и непроницаемой мглы шел теперь незримый корабль - затерянный в волнах стальной клинок, несущий две с лишним сотни человеческих жизней. Уже несколько часов корабль шел с задраенными иллюминаторами, без отличительных огней, рассекая густую черноморскую волну.

Лейтенант Николаев вышел на полубак и остановился у борта. К нему подошел старпом Зимин. Некоторое время оба стояли молча, глядя на черную воду, мчащуюся внизу. Под форштевнем вскипала пена, она отходила в сторону и расплывалась где-то сзади тончайшими кружевами.

Молчание нарушил Зимин.

- Боятся немцы нашего моря. Оно для них чужое, дикое... А нам на руку и ночь, и туман.

Николаев ничего не ответил. Белые гребни все так же взметались над невидимыми волнами.

- Ты подумай, Павел Иванович, мы идем, идем, а им невдомек, что мы близко. Ни один вражеский корабль не выйдет в море в эту ночь.

В кубрике тоже шел разговор. Рассказывал боцман Бодров:

- ...Вот тогда мы и ударили под Григорьевкой ради того, значит, чтобы ликвидировать артобстрел Одессы. Эх, Одесса...

Он запел вполголоса, а Валерий Косотруб подтянул, еле слышно перебирая струны гитары:

Я не знаю, осенью или зимой туманной

Мы вернемся в город наш, город наш желанный...

Это была грустная и все-таки бодрая песня. В конце Валерка даже повысил голос:

Мы, из Одессы моряки!..

- Тише ты, черт беспутный! - прохрипел Бодров. - Мало тебе вчерашнего?

Он вышел из кубрика, прошел по левому шкафуту, скользя ладонью вдоль штормового леера. Потом поднялся по трапу в носовую надстройку. В каюте командира корабля было темно. "Не сходит с мостика", - подумал Бодров.

В кают-компании за столом без скатерти сидело несколько человек. Плафоны и зеркала были сняты, и от этого знакомая кают-компания казалась чужой и неуютной. Лейтенант Закутников пытался рассказать какую-то смешную историю, но весело не получалось. То и дело он поглядывал на часы: "Скоро ли рассвет?" Командир БЧ-2 старший лейтенант Лаптев, худощавый, с темными дугами под блестящими стеклами очков, посмотрел на Закутникова с грустной улыбкой:

- А ведь ты шутишь через силу, лейтенант. Не надо. И не смотри так часто на часы. Давай-ка лучше в шахматы. Твои - белые.

Замолчали. Гудение турбин глухо доносилось через переборку, и позвякивала в пустом стакане ложка.

Внезапно резкий звонок разорвал тишину: боевая тревога!

Кают-компания опустела. Корабль сразу ожил. По трапам, по коридорам побежали люди, с визгом задраивались люки. Непрерывный звонок раздавался еще около полминуты. Когда он затих, все уже стояли на своих боевых постах. Готовность No 1.

На востоке мгла серела. Стали заметны рваные очертания облаков.

3. "НА ПИСТОЛЕТНЫЙ ВЫСТРЕЛ!"

Перед восходом солнца знобко и неуютно. Свет медленно вытесняет тьму, и временами туманная мгла кажется еще непроницаемее, словно ночь делает последнюю попытку удержаться перед лицом наступающего дня. В этот тусклый час все кажется зыбким и расплывчатым. Острый холод стелется над водой, и люди поплотнее застегивают шинели и бушлаты.

Арсеньев провел на мостике всю ночь. Он сидел в своем кресле перед приборами, поблескивающими разноцветными лампочками, и изредка разжимал губы, чтобы отдать короткое приказание.

Вахтенный офицер у репитера гирокомпаса, старший помощник Зимин и командир БЧ-2 Лаптев не проронили за последние часы ни одного слова. Справа и слева на крыльях мостика, пронизываемые стремительным ветром, стояли у визиров сигнальщики. Начинало качать. Холодные брызги долетали до мостика. На полубаке все было мокрым. Орудийные башни, шпили, кнехты, якорь-цепи, тянущиеся по палубе из клюзов в цепные ящики, казались покрытыми липкой пленкой.

В 4 часа 30 минут с командно-дальномерного пункта доложили: прямо по курсу - берег. Дистанция 120 кабельтов.

Арсеньев поднялся с кресла:

- На румбе?

- На румбе двести семьдесят.

- Лево руля. На румб двести сорок. - Он перевел рукоятки машинного телеграфа на "Самый полный" и сказал, наклонившись к переговорной трубе: Выжать весь ход, сколько возможно.

Корабль уже лег на новый курс. Вероятно, где-то поблизости простирались минные поля. Может быть, справа, может быть, слева, может быть, прямо по курсу колышется на глубине нескольких метров металлический шар с чуткими отростками. Одно лишь прикосновение...

"Киев" шел в кильватерной струе "Ростова", который оставлял за собой зеленую, словно стеклянную дорогу. Становилось светлее. Туман расползался слоистыми полосами, а далеко за кормой - на востоке разметались над горизонтом розовые перья облаков.

Вахтенный докладывал каждые две минуты:

- Дистанция девяносто кабельтов.

- Дистанция восемьдесят пять кабельтов...

Корабли давно вошли в сферу огня береговых батарей. Теперь в визир или в бинокль можно было уже различить очертания города, распластавшегося вогнутой дугой на обрывистом берегу. В направлении с севера на юг тянулся массивный волнорез с маяком на конце, а дальше на берегу громоздились портовые сооружения.

- Дистанция семьдесят пять кабельтов...

Арсеньев молчал. Зимин подумал, что он не расслышал доклада и повторил:

- Товарищ командир, семьдесят пять кабельтов.

Арсеньев удивленно взглянул на него. Он почти не сомневался в том, что береговые батареи огнем накроют лидеры. Важно было поджечь нефтебаки до того, как это произойдет. В сознании его все время звучало: "На пистолетный выстрел!"

Те, кто стоял на ходовом мостике рядом с командиром, и те, кто находился в орудийных башнях, у приборов, в жарких котельных отделениях и в снарядных погребах, понимали, что командир хочет нанести удар наверняка, достать залпами бензобаки, расположенные в глубине суши, заставить врага обнаружить огневые средства, даже если для этого придется приблизиться к самому волнорезу с толстым полосатым маяком. Уж там-то, наверно, заметили корабли, сейчас раздастся свист снарядов, потом разрывы...

Младший штурман Закутников выронил карандаш из дрогнувших пальцев. Сидя в штурманской рубке, он не видел ни берега, ни маяка, но линия курса, проложенная на карте, уже почти упиралась в берег. Лейтенант втянул голову в плечи. Скорее бы начался бой! Это стремительное движение в тишине, нарушаемой только шумом вентиляторов, угнетало его, прижимало к столу, не давало работать. В трубке раздался голос вахтенного командира: