Петр Краснов - Амазонка пустыни

— Кульджа, — неохотно выговорил Иван Павлович.

— А дальше?

— Дальше пустыня Гоби.

— А дальше?

— Дальше Китай! Вы совершенный ребенок. Даль-ше, дальше, дальше… Точно сами не знаете.

— Ну конечно же, знаю. Дальше Пекин, потом Великий Океан и Сан-Франциско. То есть Америка, то есть запад. Ну не права ли я, что если ехать на восток, то будет запад.

— Это еще Колумб раньше вас открыл, — мрачно проговорил Иван Павлович.

— Бука!

Иван Павлович не ответил.

Она встала из-за стола, потянулась, как кошечка, с сы-тым и довольным видом, взглянула с чувством удовольствия в открытую дверь на винтовку и кабардинскую папаху, еще раз бросила взгляд на бесконечную долину и вздохнула.

— Ну, спокойной ночи. Благодарю за хлеб за соль.

— Спокойной ночи, — сердито сказал Иван Павлович.

— А все-таки — бука, — кинула она ему и легко впорх-нула в свою комнату.

V

Долго в эту ночь не мог заснуть на своей узкой и жест-кой походной койке Иван Павлович. Уж очень не нрави-лось ему все это приключение. Романом каким-то веяло. Точно у Фенимора Купера или Майн Рида, а ведь он человек положительный и серьезный. Бабья этого не любит и никак не переносит. Явилась сюда. Черт ее знает, с ка-кими намерениями. Может быть, просто авантюристка и женить на себе думает.

«Не похоже, впрочем. Чем я ей дался? Я думаю, она в России жениха легче нашла бы. Красивая, слов нет. Стройная. Одни волосы чего стоят. Брови. Поступь ка-кая! Ножки, ручки! Настоящая низовая казачка.

Ну и тем хуже. Наваждение дьявольское, да и только. Желает путешествовать. Открытия делать. Пржевальский в юбке. Тьфу ты, пропасть! Ведь додумаются эти бабы… Начиталась, поди, книг. Эмансипация, равноправие. Драть ее некому было. Мать-то ее умерла, она еще маленькой была, а отец в ней души не чаял, все ей позволял. Лоша-дей арканом накидывала. С нее станет».

И только под утро заснул Иван Павлович и проспал потому утреннюю зорю и волшебный восход солнца за Кольджатскими горами.

А Фанни достала из одного из своих сундуков чистые простыни, постелила их, надела на подушки свои холод-ные наволочки, быстро разделась, юркнула под теплое одеяло и заснула глубоким сном усталого физически че-ловека, довольного собой, уснула тем крепким и волшеб-ным сном, который дает холод ночи на высоких горах.

Она проснулась тогда, когда пурпуровая полоса за-горелась на востоке, и, накинув туфли и легкий халат, бросилась на веранду любоваться восходом.

И опять вершина Хан-Тенгри показалась на полча-са из-за туч. Но теперь она была не серебряная, играю-щая томными красками опала, а розовая, прозрачная, воздушная, как облако. И долго Фанни не понимала, что висит это в небе, точно роза необъятной величины. Облако или гора? И когда догадалась, что это гора, то по-чему-то дивная радость сжала счастьем ее сердце и она тихо засмеялась. Засмеялась приветом великому Божьему миру. Засмеялась и солнцу, и этой горе, подножию Божь-его трона.

А когда солнце пустилось в свой путь и яркие краски побледнели, она, вся продрогшая и освеженная на утрен-нем холодке, прошла в свою комнату, разделась, растер-лась мохнатым полотенцем, оделась в легкую шерстяную блузу с мужским галстуком, зашпиленным брошкой, сде-ланной из подковного ухналя, в синюю юбку, надела желтые американские ботинки на шнурках с двойной толстой подошвой, стянулась ремешком, застегнутым широкой кавказской пряжкой из серебра с чернью, убра-ла свои волосы в модную прическу и, не похожая уже на мальчика, занялась с калмыком и Запеваловым хозяй-ством.

Из недр ее сундуков был извлечен круглый медный самоварчик, фарфоровый голландский чайник, чашка, ситечко, ложки, она достала свое печенье и английское варенье-мармелад. Явилась скатерть с зелеными полоса-ми блеклого цвета и бахромой по краям, салфеточки, та-релочки, хрустальная сахарница, вазочки для цветов и, когда в девятом часу на веранде появился Иван Павло-вич, он не узнал своего чайного стола.

Самовар пыхтел и пускал клубы белого пара, напе-вая песню о России, в порядке на скатерти стоял утрен-ний чай, а в вазочке торчали ветки желтых цветов дико-го барбариса, синие ирисы, сухоцветы, и красивый про-шлогодний репейник красовался среди белых и нежных анемонов.

И откуда она успела достать все это?

— Как спали, Феодосия Николаевна?

Фанни ему погрозила кулачком на это торжествен-ное название, и опять, несмотря на юбку, на прядки вью-щихся волос, красивыми локонами, набегавшими на лоб, перед Иваном Павловичем был задорный забияка — мальчишка и вечный спорщик.

Она, как хозяйка, уселась за самовар, и даже мрач-ный Запевалов любовался ею, как она распоряжалась за чайным столом.

— Кто у вас ведет хозяйство, дядя Ваня? — спросила она, намазывая сухарик печенья вареньем и аппетитно от-правляя его себе в рот.

Иван Павлович даже не понял. Какое хозяйство у по-стового офицера? Борщ из котла. Иногда денщик на вто-рое сжарит или сварит что-либо. Баранью ногу, убитого фазана или утку, козлятину или кабана. Хлеб привозят из полка, из хлебопекарни. Так же и чай, и сахар, и рис… Только ром, который он любит подливать в чай, состав-ляет его хозяйство и заботу.

— Но вы могли бы иметь молоко, масло, — сказала Фанни, когда Иван Павлович рассказал, как идет у него хозяйство. — Можно приготовить и наше донское кислое молоко, и каймак…

— Откуда?

— Я достану, — и опять самонадеянный мальчишка-озорник глядел на него из-под упрямых локонов хоро-шенькой барышни. — Можно будет сегодня попросить у вас взять лошадь для Царанки? Он поедет по моим делам.

— Какие у вас дела?

— Я хочу наладить вам хозяйство. Мне нужны лоша-ди для моих разведок. Я надеюсь найти золото, застол-бить участок.

— Что же, сами мыть думаете? Шурфовать? — на-смешливо сказал Иван Павлович.

— Там увидим. Может быть, и продам участок, если найду выгодного покупателя.

— Здесь нет золота.

— А я найду.

— Да для чего оно вам?

— Я хочу быть богатой. Богатство дает свободу. Я могу тогда поехать, куда хочу. Буду путешествовать.

— Скажите пожалуйста. Если бы это было так легко и просто, многие бы разбогатели.

— У меня счастливое будущее.

— Цыганка вам это нагадала?

— Нет. Хиромантка. По руке. Я верю в хиромантию. Задорный мальчишка стоял перед ним. Он протяги-вал ему свои маленькие ладони и говорил, задыхаясь от торопливости. Маленькие ручки были перед лицом, каш-тановый локон щекотал щеку, и свежий запах молодой девушки пьянил его.

— Вот это — линия жизни. Видите, какая она глубо-кая и четкая. А вот сколько маленьких линий ее пересека-ют. Это — приключения и опасности, это — перемена места, это — путешествия.

Близко-близко сверкали темные в серо-синем ободке задорные глаза, виден был нежный пушок, покрывавший щеки, и румянец под ним.