Владимир Брюханов - Мифы и правда о восстании декабристов

Очутившись перед строем Саперного батальона, Панов несколько очнулся и, с криком « Да это не наши !», вывел свое воинство наружу. Спустя много лет Сутгоф (очевидно — со слов Панова) пояснил, что Панов не разглядел внимательно сквозь ворота Зимнего дворца выстроенных во дворе саперов; приняв их за роту Сутгофа, он и совершил этот нелепый маневр. Данная версия хорошо объясняет реплику, выкрикнутую Пановым.

Фактическое бездействие противостоявших им войск — во главе с комендантом П.Я. Башуцким — так и осталось неразъясненной загадкой.

Тут лейб-гренадеры попались на глаза императору, который тоже уже получил повышение и восседал на лошади, обозревая находившуюся в его власти Дворцовую площадь. Встречая войска, продолжавшие прибывать с командирами, сохранившими подчиненность и порядок, он направлял их дальше к Адмиралтейству, концентрируя силы на подступах к Сенатской площади.

Заметив непорядок, Николай I ринулся на исправление: « уведел я в совершенном беспорядке со знаменами без офицеров Лейб-гренадерский полк, идущий толпой. Подъехав к ним, ничего не подозревая, я хотел остановить людей и выстроить; но на мое — „ Стой! “ отвечали мне:

— Мы — за Константина!

Я указал им на Сенатскую площадь и сказал:

— Когда так, — то вот вам дорога.

И вся сия толпа прошла мимо меня, сквозь все войска, и присоединилась без препятствия к своим одинако заблужденным товарищам. К счастию, что сие так было, ибо иначе бы началось кровопролитие под окнами дворца, и участь бы наша была более, чем сомнительна. Но подобные рассуждения делаются после ; тогда же один Бог меня наставил на сию мысль ».

Если гибель Милорадовича была трагической кульминацией 14 декабря, то данный эпизод — комической!

К трем часам дня стало ясно, что весь остальной гарнизон был в руках командиров, сохранивших верность новому императору. У Сенатской площади последний располагал порядка 12 тысячами штыков и сабель и, главное, четырьмя легкими орудиями; у мятежников оказалось порядка 3 тысяч штыков и ни одной пушки! Силы были явно не в пользу восставших, хотя у правительственных войск наблюдалось очевидное сочувствие к мятежникам, маскируемое привычным разгильдяйством. Так было вначале с конногвардейцами, так продолжалось и в дальнейшем: « нашел я прибывшею артиллерию, но, к несчастию, без зарядов, хранившихся в лаборатории » — констатировал Николай после эпизода с Пановым и лейб-гренадерами; далее развернулась целая эпопея с доставкой этих зарядов!

Решимость мятежников — с одной стороны, и сочувствие к ним — с другой, нисколько не способствовали силовой разборке. Увы, смертельное ранение Милорадовича оставляло возможность только капитуляции восставших. Это, в свою очередь, делало бесполезными переговоры, т. к. теперь капитуляция гарантировала жесточайшие кары по отношению к лидерам восставших.

Об Оболенском (которого к этому времени избрали Диктатором — ввиду отсутствия Трубецкого и Рылеева) и Каховском и говорить не приходится: для них сдача была почти равноценна самоубийству. Солдаты же ничего не решали, сохраняя верность прежней присяге, а потому и подчиненность импровизированному командованию, на первые роли в котором в этой трагической обстановке наряду с Оболенским выдвинулись братья Бестужевы и штатские А.А. Пущин и В.К. Кюхельбекер.

Единственный человек в столице, который в этой сложнейшей ситуации мог бы отыскать какое-то компромисное решение, умирал в конногвардейских казармах.

Заключительный рассказ А.П. Башуцкого о смерти Милорадовича: « Его хотели отнести в его дом, но он, сказавши, что чувствует, что рана смертельная, велел, чтобы положили его на солдатскую койку в конно-гвар [дейских] казармах. Между тем как несли его мимо конно-гвардейского полка, который был уже выстроен, никто из генералов и офицеров не подошел к раненому герою, которого имя останется украшением наших военных летописей; тут были некоторые лица, называвшиеся его друзьями и бывшие ежедневно в доме его, и те даже не изъявили ни малейшего сочувствия.

Я довершу описание подлостей современников наших, сказавши, что когда, по принесении его в казармы, начали его раздевать, то у него украли часы и кольцо, подаренное ему за несколько дней вдовствующей императрицею.

В скором времени съехались врачи, и на утешения их граф отвечал только, что он знает, что ему должно умереть. Когда вырезывали из его раны пулю, то он, посмотря на нее, сказал: „Я уверен был, что в меня выстрелил не солдат, а какой-нибудь шалун, потому что это пуля не ружейная“.

Он не испустил ни одной жалобы и почти во все время сохранял молчание; но когда боль усилилась, то он закусывал себе губы и иногда до крови. Государь часто присылал наведываться о его здоровье с извинением, что сам не может отойти ни на минуту /…/. Под вечер император прислал к нему собственноручное письмо /…/:

„Мой друг, мой любезный Михайло Андреевич, да вознаградит тебя Бог за все, что ты для меня сделал. /…/ Мне тяжел сегодняшний день, но я имел утешение, ни с чем несравненное, ибо видел в тебе, во всех, во всем народе друзей, детей: Да даст мне Бог всещедрый силы им за то воздать, вся жизнь моя на то посвятится. Твой друг искренний, Николай“.

Граф Милорадович /…/ продиктовал /…/ просьбу государю, заключающуюся в трех статьях:

1) Письмо сие [т. е. от Николая I] отослать к родным.

2) Крестьян его отпустить на волю.

3) Друга его, Майкова, не забыть.

Часов в 9 он исповедался и приобщился св. Таин, а в полночь начался бред, предвестник кончины. Борение со смертью продолжалось часов до 3-х, и он умер в беспамятстве, говоря, по своему обыкновению, то по-русски, то по-французски ».

Прокомментируем предсмертные распоряжения Милорадовича.

Первое: письмо Николая, при всей скрытности смысла, является как бы клятвой перед умирающим о следовании некоторым целям и идеалам. Но сам Николай довольно цинично написал на рукописи другого варианта рассказа Башуцкого, где рассказывалось о смерти Милорадовича с данным письмом царя, зажатом в руке: « За верность всего этого рассказа я не ручаюсь, по неверности предыдущего ».

Второе — красноречивое отношение к крепостному праву.

Третье: забота о каком-то Майкове занимает то место, какое в завещательных просьбах и распоряжениях уделяется обычно ближайшим членам семьи.

На Сенатской площади и вокруг нее сложилась совершенно тупиковая ситуация. Тщетно ее пытались разрешить многочисленные парламентеры; их суммарное число и последовательность выступления оказывается даже трудно восстановить — некоторых прямо при появлении отгоняли выстрелами.