Владимир Брюханов - Заговор графа Милорадовича

Так или иначе, пшеничный хлеб имелся в булочных, а дефицит более привычного и дешевого ржаного хлеба был налицо.

Не всем, стоявшим в эти дни в очередях, оказавшимися уже обыденными за последние месяцы, достался хлеб. Для правильного уяснения политической ситуации необходимо знание лексических особенностей: в Питере всегда (и до сих пор!) хлебом называют черный хлеб , а белый хлеб именуется булкой !

Есть свидетельства, что многие покупатели, купив хлеб в одной булочной (отпускался он явно в ограниченных размерах; такие нормы стихийно быстро устанавливаются русскими людьми в подобных ситуациях), тут же становились в очередь в другую булочную. Возникли ажиотаж и паника.

Это было в Петрограде не впервые — аналогичное происходило и в начале февраля. Тогда, после двух-трех дней усиленных закупок хлеба в булочных, публика в течение последующих дней была вынуждена торговать сухарями. Выход из ситуации был не слишком вдохновляющим: на всей этой операции население понесло убытки, никем не компенсированные.

В следующий раз никто с этим смиряться не захотел.

Уже 13 февраля в нескольких «хвостах» (там, где хлеба не досталось) женщины начали волнения.

Полиция наводила порядок, не проявляя, как это и было принято, особой гуманности.

14 февраля в ответ начались забастовки. С 15 февраля число бастовавших измерялось десятками тысяч — и возрастало изо дня в день.

С 21 февраля началась забастовка в некоторых цехах Путиловского завода; на следующий день он встал целиком, а вслед за ним и другие крупнейшие предприятия.

Этот критический момент власти явно проспали ! А ведь развитие дальнейших неприятностей пока что имело почти дремотный характер!

22 февраля Николай II, находившийся после гибели Распутина в столице (об этом подробнее ниже), выехал в Ставку в Могилев, куда и прибыл к вечеру следующего дня. После его отъезда события в Петрограде понеслись со страшной скоростью.

Начиная с 23 февраля стачка в столице стала всеобщей: перестали ходить трамваи, прекратился выход газет.

Внезапно нарастающему развитию забастовки способствовало стремление забастовщиков в хлебные «хвосты» — вместо того, чтобы работать и думать о том, встретят ли их дома с хлебом. Разумеется, длина «хвостов» при этом непрерывно росла.

Пока это носило еще более или менее мирный характер, хотя любой «хвост» мог тут же превратиться в стихийный митинг.

Говорили кто хотел и что хотели.

Все это продолжалось при заметной пассивности властей. Приказ командующего округом, извещавший о том, что хлеб в столице имеется и оснований для волнений нет, никакого эффекта не дал. Публика предпочитала больше доверять своим глазам, не видящим хлеба в свободной продаже, чем уверениям начальства.

Именно в это время спали морозы, и восстановилась регулярность железнодорожного движения: хлебные эшелоны уже приближались к станциям разгрузки!

Но изменение погоды повлияло и на поведение людей в Петрограде: 23 февраля морозов не было, и толпы забастовщиков высыпали на улицы. Более или менее организованную демонстрацию провели бастующие работницы на Выборгской стороне — сказалась, вероятно, социал-демократическая агитация: этот день (8 марта н. ст.) был уже известным международным днем солидарности работниц.

Произошли беспорядки и столкновения с полицией на окраинах, и в этот же день массы рабочих впервые появились в центре города.

Вот как это прокомментировала 24 февраля царица Александра Федоровна в послании из Царского Села к Николаю II: « Погода теплее /…/. Вчера были беспорядки на Васильевском острове и на Невском, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разнесли [булочную] Филиппова, и против них вызывали казаков. Все это я узнала неофициально .»

На следующий день она писала: « Стачки и беспорядки в городе более чем вызывающи /…/. Это — хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, — просто для того, чтобы создать возбуждение, — и рабочие, которые мешают работать другим. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы по домам. /…/ Некоторые булочные также бастовали. Нужно немедленно водворить порядок, день ото дня становится все хуже. /…/ Не могу понять, почему не вводят карточной системы и почему не милитаризуют все фабрики, — тогда не будет беспорядков. Забастовщикам прямо надо сказать, чтобы они не устраивали стачек, иначе будут посылать их на фронт или строго наказывать. Не надо стрельбы, нужно только поддерживать порядок и не пускать их переходить мосты, как они это делают. Этот продовольственный вопрос может свести с ума. Прости за унылое письмо, но кругом столько докуки .»

Характерно, что общее отношение к войне было таково, что даже царица рассматривала отправку рабочих на фронт как наказание.

В целом же эта женщина, занятая в те дни уходом за тяжело больными детьми (как раз 23 февраля заболели корью две ее дочери, а позже и остальные дети), верно оценивала положение: движение действительно носило хулиганский характер, никем не руководилось, но уже напоминало зачаточную степень массового погрома немецких магазинов и лавок в Москве в мае 1915 года.

Характерно и желание царицы избежать стрельбы, но наивен ее расчет на закрытие мостов для публики: Нева и все ее рукава еще раньше замерзли, и проход по льду был свободен.

Власти проявляли нечто худшее, чем бездействие: бессильные полумеры только возбуждали страсти осмелевших хулиганов, поначалу не встречавших действенного отпора. В результате стрельбы избежать не удалось.

Еще с 14 февраля — в опасении не происшедших в тот день политических демонстраций — на помощь полиции и казакам выводились на улицы подразделения гвардейских полков, дислоцированных в столице.

В 1905–1906 гг. гвардейцы сыграли решающую роль в подавлении революции. Теперь они были гвардией больше по названию: основная часть полкового состава была на фронте, где гвардия, начиная с лета 1914 года, несла ужасающие потери, поскольку ее пытались использовать для достижения решающих успехов. В столице же оставалось по запасному батальону и по учебной команде каждого полка.

Запасные батальоны состояли из обученных резервистов и гвардейцев, выздоравливавших или выздоровевших после ранений. Учебные команды — каждая имела структуру батальона — комплектовались необученными новобранцами.

Численность рядового состава этих «батальонов» и «команд» была непомерно раздута; зато не хватало офицеров и унтер-офицеров — обычно тоже фронтовиков, выздоравливавших после ранений. Таким образом, в каждом полку было по 15–20 тысяч солдат при нескольких офицерах и нескольких десятках унтер-офицеров.