Владимир Брюханов - Заговор графа Милорадовича

« Это было нелегко. Доступ во дворец был затруднен. Вот как он сделал. Он /…/ при входе объявил, что послан к его высочеству от генерала Бистрома. Допущенный в кабинет, /…/ он просил прощения, что смел обмануть его высочество, что письмо не от генерала, а от него самого. В нем написал, что существует замысел на жизнь его высочества, но что он «не подлец» и умоляет не требовать указания лиц. Великий князь на это сказал, что знать их не хочет, пожал ему руку и обещал не забывать его благородного поступка. По крайней мере все это так описывал сам Ростовцев на листе, с которым рано поутру 13-го декабря явился к Рылееву.

/…/ Ростовцев /…/ сказал: «Делай со мной что хочешь, я не мог иначе поступить». Рылеев был озлоблен на него чрезвычайно и при свидании со мною тотчас после его посещения передал мне о случившемся, показал записку Ростовцева и с сердцем проговорил: «Его надо убить для примера». Я постарался, однако же, его успокоить и упросил ничего против Ростовцева не предпринимать. «Ну, пусть его живет!» — сказал Рылеев с тоном более презрительным, нежели злобным. /…/

Когда 14-го числа выразилось возмущение, Ростовцев, посланный от генерала в Финляндский полк, имел неосторожность проходить между Сенатом и колонною инсургентов, кто-то закричал: «Изменник!» На него бросились и избили прикладами до беспамятства » — согласно несколько иной версии, Ростовцев сам навлек на себя гнев восставших, попытавшись своим заикающимся языком уговорить их прекратить безрассудное поведение.

Далее Штейнгель снова делится собственными впечатлениями: « я узнал, что Ростовцев /…/ увезен домой; тотчас отправился к нему и был свидетелем посещения присланных от государя флигель-адъютанта [полковника В.А.Перовского] /…/ с приветствиями матери, что имеет таких благородных детей /…/ и доктора. /…/ Сам Ростовцев сомневался в значении своего поступка, по крайней мере, то выражали его слова ».

Предупреждение Ростовцева будто бы большой роли не сыграло, т. к. к этому моменту Николай получил уже донесение Дибича. Действительно, ни о составе руководства заговорщиков в Петербурге, ни тем более об их планах на 14 декабря данных у Николая не оказалось: Дибич имел больше сведений о более активном до того времени «Южном обществе», а не о «Северном», затаившимся в столице. Также ничего конкретного вроде бы не сообщил и Ростовцев.

Еще в письменном послании к Николаю Павловичу от 12 декабря Ростовцев отказывался от возможной награды: « Не почитайте меня коварным донощиком, не думайте, чтоб я был чьим-либо орудием, или действовал из подлых видов моей личности; — нет. С чистой совестью я пришел говорить Вам правду. /…/ Ежели Вы находите поступок мой дерзким — казните меня. Я буду счастлив погибая за Россию, и умру благословляя Всевышнего. Ежели Вы находите мой поступок похвальным, молю Вас не награждайте меня ничем; пусть останусь я бескорыстен и благороден в глазах Ваших и моих собственных !» В соответствии с последним тезисом Ростовцев отказался после 14 декабря воспользоваться приглашением Николая I переехать во дворец.

Не исключено, что копия письма Ростовцева к Николаю Павловичу и письменный отчет Ростовцева о встрече и беседе с великим князем, обнаруженные позже среди бумаг Рылеева, несколько поколебали впечатления уже императора Николая о характере миссии Ростовцева. Однако 18 декабря подпоручик Ростовцев был все же в награду произведен в поручики.

Интересно, что собственноручно описывая в 1835 году события этих дней, Николай споткнулся об этот эпизод и написал: « Прибавить о Ростовцеве », — но ничего не прибавил. Тем не менее, царь никогда ничем не проявил возможного недоверия к этому герою 12 и 14 декабря.

Ростовцев, однако, на некоторое время ушел в тень; мало того, Бистром перевел его на строевую должность, где заике пришлось несладко. Только его назначение адъютантом великого князя Михаила Павловича в 1828 году дало новый толчок его служебной карьере. Возможно, что это не было случайностью — у Михаила должны были сложиться иные представления о событиях декабря 1825 года и их героях, чем у Николая. К тому же этот год — год смерти императрицы Марии Федоровны, специальное отношение которой к событиям 1825 года нами уже подчеркивалось и еще будет упоминаться ниже.

В 1835 году (интересное совпадение с тем, что именно тогда Николай продумывал задним числом все происшедшее) Ростовцев стал начальником штаба военных учебных заведений и затем занимал этот пост более двадцати лет. Новый перелом в его судьбе наметился в 1846 году, когда начальником военных учебных заведений стал цесаревич Александр Николаевич — будущий император Александр II.

Позже, оценив деловые качества и незатухшее стремление к идеалам, Царь-Освободитель поставил Ростовцева во главе дела подготовки крестьянской реформы. К концу жизни Ростовцев стал генерал-адъютантом и практически посмертно получил графский титул, перешедший к его потомкам. В целом — это совершенно невероятная карьера офицера-заики.

В глазах же общественного мнения, твердо избравшего вскоре своими героями декабристов (подробнее об этом — ниже), Ростовцев навсегда остался изменником и предателем. По свидетельству Герцена, даже его сыновья стыдились поступка своего отца (об этом — тоже немного ниже).

Между тем, в подробностях этой общеупотребительной версии полно фальши.

Начнем с того, что известный нам И.Д.Якушкин свидетельствовал, что Рылеев и Оболенский были в курсе миссии Ростовцева еще до его прихода к Николаю. Это, разумеется, свидетельство с чужих слов (в декабре 1825 года Якушкин, напомним, находился в Москве), но сделано оно тогда, когда были живы и Оболенский, и Ростовцев, а потому должно было бы быть опровергнуто, если бы было неверным; к оценке истинности этого сообщения мы еще вернемся.

Несомненно, что поступок Ростовцева подробно разбирался в среде сосланных декабристов, и, опять же, ни при жизни Ростовцева, ни позже, когда было опубликовано большинство мемуаров, не возникло ни слова осуждения в его адрес у пересказчиков данного эпизода Н.А.Бестужева, М.А.Фонвизина, А.Е.Розена, В.И.Штейнгеля и Н.В.Басаргина.

Рылеев и Оболенский, как известно — самые видные руководители заговора в столице в декабре 1825 года, наряду с Трубецким. Считается, что накануне декабря 1825 года их связывали с двадцатидвухлетним Ростовцевым очень теплые отношения. Рылеев (ему исполнилось тридцать) был заметно старше, и был чрезвычайно уважаем Ростовцевым. Оболенский, которому исполнилось двадцать девять, был ближайшим партнером и товарищем Ростовцева непосредственно по службе — оба были адъютантами Бистрома (Оболенский — старшим адъютантом).