Владимир Карпов - Маршал Жуков: Опала

Через два дня на Политбюро Сталин повторил свое поручение и добавил:

— Надо создать условия для работы этой комиссии, чтобы ничто их не отвлекало. И чтобы никто не мешал. Лучше на даче, за городом. Подберите им хороший дом. Режим установить такой: неделю работать, суббота и воскресенье — родительский день. Через год учебник должен лежать здесь на столе.

Вот так он сам же меня реабилитировал. Мы писали учебник по главам. Я успел доложить Сталину четыре главы. Он сам их редактировал и по каждой говорил со мной очень фундаментально. Чтобы ни писали о Сталине, да виноват он во многом, но в теории он был очень грамотен. Учебник вышел после смерти Сталина в 1954 году многомиллионными тиражами и, говорят, принес пользу…

После этого интересного рассказа Шепилова я стал прояснять свои вопросы. Сначала прочитал из стенограммы первые строки, как делегаты бурными аплодисментами встретили… и, пропустив фамилии всех руководителей, сказал — товарища Шепилова. Он понял мою шутку, улыбнулся: «Да было время!»

Затем я спросил:

— Как же быть с понятием «агрессор», не вынуждали мы капиталистов защищаться от нашей тихой неминуемой революции в соответствии с развитием истории? Вы были несколько лет министром иностранных дел. Как вы проводили эту политику? Говорили о мире, о разоружении, а в глубине души знали, что они обречены и победа будет за нами?

— Я в это искренне верил. Да, и сейчас не отрицаю, социалистическая система более прогрессивна. Мы допустили много ошибок и в этом наша беда. Но жизнь показывает, что для народа плановое, научное ведение хозяйства более рационально и надежно, чем капиталистический беспредел.

Я открыл его доклад на XX съезде и показал:

— Вот здесь вы приводите любопытное объяснение не только обреченности капитализма, и пожалуй даже главной беды нашего сегодняшнего расхристанного состояния в экономике, политике и главное, в идеологии. Даете объяснение этому не вы, а один из столпов капиталистического мира. Вот читаю из вашего доклада: «В книге нынешнего государственного секретаря США Даллеса «Война или мир», изданной в 1950 году, мы читаем: «Что–то случилось неладное с нашей страной… Нам не хватает справедливой динамичной веры. Без нее все остальное нам мало поможет. Этот недостаток не может быть возмещен ни политическими деятелями, как бы способны они не были, ни дипломатами, как бы проницательны они не были, ни учеными, как бы изобретательны они не были, ни бомбами, как бы разрушительны они не были». Вы, Дмитрий Трофимович, подкрепляли этой цитатой мысль об обреченности капитализма. А он не только погиб, но пришел победителем на нашу землю.

Шепилов усмехнулся:

— Все на поверхности, не надо глубоко искать. Да, капитализм пришел к нам. И принес все ту же бездуховность, отсутствие опорной идеологии, веры. Поэтому и у нас все разваливается. Нет прежних идеалов, не появилось новых. Будут долгие мучительные брожения в потемках. Много дров наломают новаторы, авантюристы и добросовестно заблуждающиеся. И в конце концов все придет на круги своя, то есть восстановится поступательное развитие истории. Социалистическая система с какими–то коррективами, добавлениями и поправками все же возьмет верх. Иного выхода нет, это аксиома.

Спросил я Дмитрия Трофимовича и о странности в повестке дня съезда, имея в виду отсутствие вопроса, который в историю вписался как главный — о культе личности. Поведал о своих затруднениях при написании этого периода в жизни маршала Жукова.

— С Жуковым у меня всегда были самые добрые отношения. Он доверял мне. В самый расцвет деятельности Хрущева, Жуков на прогулках говорил: «Как можно доверять государственные дели такому некомпетентному человеку? Он же ничего не смыслит в стратегии, а принимает такие безответственные решения — распилить на металл боевые корабли, сократить до минимума выпуск самолетов. Он раздевает нашу оборону».

— Но как все же встал на XX съезде вопрос о культе личности без наличия его в повестке дня? Почему Жуков в своем выступлении ни разу не упомянул Сталина. А в других выступлениях до возвращения из Свердловска он делал это обязательно. В одной его речи я насчитал: четыре раза Жуков хвалит Сталина. И вообще, как все делегаты, будто сговорились — никто ни разу даже по инерции не назвал Сталина в своем выступлении. Ну, было бы это после решения о культе личности. Но они все выступали не зная, что будет обсуждаться этот вопрос.

Шепилов опять снисходительно улыбнулся:

— Ничего удивительного. Вы же знаете практику подготовки мероприятий, проводимых ЦК, а тем более съезда. Все выступления делегатов просматривались и правились. Даже тезисы очень уважаемых иностранных вождей прочитывались заранее и давались рекомендации на правку. А если советует ЦК, кто станет возражать?

— Вопрос о культе и о постановке его на съезде действительно при подготовке не возникал.

Дмитрий Трофимович задумался, помолчал, потом подчеркнуто значительно молвил:

— Я бы не хотел, чтобы вы поняли неправильно то, что я вам расскажу. Неправильно в том смысле, что я хочу преувеличить свою роль. Боже упаси! Особенно теперь нет в этом никакой нужды. Расскажу вам первому, как это было. В своих воспоминаниях я пишу об этом подробно. Но до их выхода еще далеко, а вам, раз вы просите прояснить, расскажу.

— Не знаю, отражено ли в стенограмме, что два дня на заседаниях съезда отсутствовали Хрущев и я. Дело было так. Хрущев не раз говорил среди членов Президиума, что надо как–то осудить репрессии Сталина, отделить от них партию. И вот в один из перерывов в работе съезда он подошел ко мне и говорит: «Я думаю, настал самый удобный момент поставить вопрос о Сталине. Здесь собран цвет партии со всех уголков страны, более удобного случая в ближайшее время я не вижу». Я поддержал его идею. Он спросил: «Поможешь мне срочно подготовить доклад?» «Разумеется, не сомневайтесь». «Пошли, сделаем это без промедления». И мы в его кабинете работали два дня неотлучно. Только спать уходили. 25 февраля, когда все было написано и отпечатано, мы вернулись на съезд. Хрущев предупредил накануне, что заседание будет закрытое, без представителей прессы и разных приглашенных.

— Он даже не согласовал это с членами Президиума? — удивился я.

— Нет, решения Президиума не было. Просто в кулуарах, в комнате отдыха Президиума съезда, Хрущев сказал: «Мы не раз говорили об этом, и вот время пришло доложить коммунистам правду».

Доклад Хрущева произвел ошеломляющее впечатление и в то же время будто все окна настежь открыли и стало легче дышать. Делегаты одобрили заявление Хрущева. Постановление по докладу Хрущева Н. С. «О культе личности и его последствиях» было принято единогласно и состояло всего из девяти строчек. Имя Сталина, как видите, ни в названии доклада, ни в постановлении не упоминается. Как отнесся к этому постановлению Жуков. Мне рассказал об этом бывший командующий Туркестанским военным округом генерал армии Ляшенко Н. Г.