Владимир Карпов - Маршал Жуков: Опала

— Так–то оно так, товарищ маршал, но лучше вам быть здесь самому… — Чуйков на что–то намекал, чего–то недоговаривал. Это насторожило Жукова. Он позвонил Хрущеву.

— Не следует ли мне отложить поездку в Югославию дня на три и поехать в Киев на сборы, говорят, что там возникло много интересных вопросов.

— Откладывать вашу поездку в Югославию не следует, — сказал Хрущев. — Думаю, мы здесь сообща, как–нибудь справимся. А вернетесь из Югославии, я расскажу вам все, что здесь было интересного.

Успокоенный таким дружелюбным разговором с генсеком, Жуков на следующий день вылетел в Севастополь.

На титульном листе этого объемного документа в девяносто страниц напечатаны особые предупреждения:

«Строго секретно.

Снятие копий воспрещается…

Стенограммы должны храниться в несгораемых или железных шкафах.

Категорически воспрещается выносить стенограммы из помещений, организаций и учреждений.

Члены и кандидаты ЦК, члены ЦРК хранят и возвращают стенограммы лично или через доверенных, утвержденных ЦК».

Я познакомился с этим документом в июне 1991 года в соответствии с последним пунктом как член ЦК КПСС. Несколько дней читал его в здании ЦК, в отведенном мне для этого кабинете. Даже члену ЦК пришлось добиваться этого ознакомления почти год.

Какая же страшная тайна содержится за этими строжайшими предупреждениями?

Убежден: никаких тайн этот документ уже не содержит, его давно следовало бы опубликовать в полном объеме. Документ этот называется:

«Пленум ЦК КПСС. Октябрь 1957 г.

Стенографический отчет».

В повестке дня Пленума стоял только один вопрос: «Об улучшении партийно–политической работы в Советской Армии и Флоте».

Вы удивлены? С каких пор партийно–политическая работа стала секретной? Вот тут–то, в названии вопроса, как говорится, и собака зарыта. То, о чем шел разговор, спрятали за этой казенной обыденной формулировкой. А в действительности на этом Пленуме произошла расправа над Георгием Константиновичем Жуковым.

Основной доклад сделал М. А. Суслов, верный слуга четырех генеральных секретарей: Сталина, Маленкова, Хрущева, Брежнева. (Надо же быть таким «гибким», чтобы при стольких очень разных вождях сохранить руководящую позицию, а при последних двух главного идеолога и второго человека в партии!)

Вот некоторые обвинения, выдвинутые в его докладе, полностью посвященном Жукову: «…вскрыты серьезные недостатки и извращения в партийно–политической работе… Эти недостатки и извращения, как теперь установлено, порождены грубым нарушением партийных ленинских принципов руководства Министерством обороны и Советской Армии со стороны товарища Жукова».

«Огульное избиение командных и политических кадров… снять, списать, уволить, выгнать, содрать лампасы, содрать погоны», «привыкли за сорок лет болтать (в 1957 году было 40 лет Советской Армии — В. К.), потеряли всякий нюх, как старые коты. Это он (Жуков) говорит о политических работниках!

«О том, что Жуков потерял элементарное чувство скромности, говорит и такой факт. Министр поручил купить, в целях личной рекламы поставить в Музей Советской Армии написанную художником картину, представляющую такой вид: общий фон — горящий Берлин и Брандебургские ворота, на этом фоне вздыбленный конь топчет знамена побежденных государств, а на коне величественно восседает товарищ Жуков. Картина очень похожа на известную икону «Георгий Победоносец».

(Суслова совсем не смущает, что миллионы портретов вождей висели по всей стране на площадях и улицах, в каждом учреждении и даже в школах и детсадах, и не только генсеков, а членов Политбюро, в том числе и его, Суслова. А портрет Жукова в Музее Советской Армии вызвал такое раздражение; Вот уж истинно — не видел бревна в собственном глазу, а заметил песчинку в чужом!).

«…товарищ Жуков игнорирует Центральный Комитет. Недавно Президиум ЦК (в то время Политбюро было переименовано в Президиум. — В. К.) узнал, что товарищ Жуков без ведома ЦК принял решение организовать школу диверсантов в две с лишним тысячи слушателей… Товарищ Жуков даже не счел нужным информировать ЦК об этой школе. О ее организации должны были знать только три человека: Жуков, Штеменко и генерал Мамсуров, который был назначен начальником этой школы. Но генерал Мамсуров, как коммунист, счел своим долгом информировать ЦК об этом незаконном действии министра».

Ну, даже из вышеизложенного вытекают и «бонапартизм» и «тенденция товарища Жукова к неограниченной власти».

После доклада Суслова, Хрущев, демонстрируя свой демократизм, спрашивает:

«Может быть, товарищу Жукову дать выступить?

Жуков вышел на трибуну и, стараясь быть спокойным, стал говорить, как всегда, четким командирским голосом. Приведу несколько цитат, дающих представление о содержании его выступления:

«Выступая перед Пленумом Центрального Комитета, я не ставлю перед собой цель как–либо оправдать те неправильные действия, которые были у меня, те ошибки, которые были мною допущены…».

И далее Жуков высказывает, на мой взгляд, главный аргумент:

«Я головой сейчас могу нести ответственность, вы можете назначить любую комиссию для того, чтоб подтвердить документально, пусть скажут здесь маршалы — члены ЦК, командующие, — за последний период времени в армии значительно укрепились дисциплина, организованность, порядок, резко сократились чрезвычайные происшествия… Я не хочу сказать, что это моя заслуга, работала вся партия, Центральный Комитет, партийные организации. Военные Советы, политорганы и в своей работе руководствовались не какими–то намеками или указаниями Жукова, а руководствовались всегда только указаниями Центрального Комитета».

В общем, смысл слов Жукова очень убедителен — дело, которое ему поручено, — на высоте: армия стала сильнее и сплоченнее, и не надо всю вину за недостатки валить на одного Жукова.

Он отвергает главное обвинение — недооценка политработников. Он и на Президиуме пытался доказать свою правоту. Как показывают наши сегодняшние преобразования в армии, Жуков был прав, хотя тогда и не посчитались с этой его правотой.

За 35 лет до дискуссий о деполитизации армии, он говорил о необходимости реформы. Но он не был сторонником полной деполитизации армии, а имел в виду лишь изменения форм политической работы. Стоя на трибуне как обвиняемый, он не юлил и не отказывался от своего мнения.

«Я считал, что наши командиры сейчас… это испытанные коммунисты, хорошо знающие партийно–политическую работу, и поэтому полагал, что… боевые командиры могут быть также и партийными руководителями. Командир, как член партии, должен вести и партийную работу… Я считал, что в нашей армии должны быть не штатные, платные политработники, а надо поднять, активизировать партийные организации… Главная ведущая роль в нашей армии, мне казалось, должна принадлежать партийной организации».