Натаниель Готорн - Рассказы

А теперь полюбуемся на такую сценку. Среди толпы, снующей по одной из лондонских улиц, мы замечаем человека, теперь уже немолодого, наружность которого не обладает резкими чертами, способными привлечь внимание случайного наблюдателя, но всем своим видом (если только уметь в нем разобраться) обличает необычную судьбу. Он очень худ; его узкий и низкий лоб изборожден глубокими морщинами; его глаза, небольшие и тусклые, порой озираются с тревогой, но большей частью как бы обращены внутрь себя. Опустив голову, он двигается как-то странно, боком, точно ему неудобно развернуться и идти прямо. Понаблюдайте за ним достаточно долго, и, убедившись в точности нашего описания, вы должны будете согласиться, что особенные обстоятельства, которые нередко помогают выработать замечательные личности из дюжинных людей, создали такого человека и в данном случае. А затем, оставя его брести бочком по тротуару, обратите ваши глаза в противоположную сторону и поглядите на представительную, уже не слишком молодую женщину, направляющуюся с молитвенником в руке вон в ту церковь. У нее умиротворенное выражение лица весьма почтенной вдовы. Ее горе или совершенно утихло, или сделалось настолько для нее привычным и даже необходимым, что она не обменяла бы его и на радость. Как раз когда тощий мужчина и полная женщина должны поравняться, в движении на улице происходит мгновенная задержка, которая их сталкивает. Их руки соприкасаются. Под напором толпы ее грудь упирается ему в плечо; они стоят теперь лицом к лицу, смотря друг другу в глаза. После десятилетней разлуки Уэйкфилд наконец встречается со своей женой! Толпа расходится, увлекая их за собой в разные стороны. Степенная вдова, вновь перейдя к своему размеренному шагу, направляется к церкви, но останавливается на пороге и с недоумением окидывает взглядом улицу. И все же она входит внутрь, открывая на ходу свой молитвенник. А что тем временем сделалось с мужчиной? Его лицо настолько искажено, что даже поглощенные своими делами себялюбивые лондонцы останавливаются, чтобы проводить его взглядом. Он спешит к своей квартире, запирает за собой дверь и бросается на кровать. Чувства, подавляемые в течение стольких лет, наконец выходят наружу. Под их напором присущее ему слабодушие сменяется недолгой вспышкой энергии. Все жалкое уродство его жизни в одно мгновение становится для него ясным, и он восклицает со страстной силой: "Уэйкфилд! Уэйкфилд! Ты сумасшедший!"

Может быть, он им и был. Странность его положения должна была настолько извратить всю его сущность, что если судить по его отношению к ближним и к целям человеческого существования, он и впрямь был безумцем. Ему удалось или, вернее, ему пришлось - порвать со всем окружающим миром, исчезнуть, покинуть свое место (и связанные с ним преимущества) среди живых, хоть он и не был допущен к мертвым. Жизнь отшельника никак не идет в сравнение с его жизнью. Он, как и прежде, был окружен городской сутолокой, но толпа проходила мимо, не замечая его. Он был, выражаясь фигурально, по-прежнему рядом с женой и со своим очагом, но уже никогда не ощущал более никакого тепла - ни от огня, ни от любви. Глубокое своеобразие судьбы Уэйкфилда заключалось в том, что он сохранил отпущенную ему долю человеческих привязанностей и интересов, будучи сам лишен возможности воздействовать на них. Было бы чрезвычайно любопытно проследить за влиянием, оказываемым подобными обстоятельствами как на его чувства, так и на разум, порознь и совокупно. И все-таки, хотя он и сильно изменился, он лишь редко отдавал себе в этом отчет и считал себя совсем таким же, как прежде. Проблески истины, правда, иногда его и озаряли, но только на мгновение. И, несмотря ни на что, он продолжал повторять:

"Я скоро вернусь!" - забывая, что он это говорит уже двадцать лет.

Я, впрочем, могу себе представить, что задним числом эти двадцать лет казались Уэйкфилду не более долгим сроком, чем та неделя, которою он сначала ограничил свое отсутствие. Он, вероятно, рассматривал это происшествие как своего рода интермедию среди основных дел его жизни. Пройдет еще немного времени, думал он, и он решит, что теперь настал срок снова войти в свою гостиную; его жена всплеснет руками от радости, увидав того же, средних лет, мистера Уэйкфилда. Какая жестокая ошибка! Если бы время стало дожидаться конца наших милых дурачеств, мы бы все оставались молодыми людьми, все до единого, до дня Страшного суда.

Однажды вечером, на двадцатый год исчезновения, Уэйкфилд выходит на свою обычную вечернюю прогулку, направляясь к тому зданию, которое он по-прежнему именует своим домом. На улице бурная осенняя ночь с частыми короткими ливнями, которые как из ведра окатывают мостовую и кончаются так быстро, что прохожий не успевает раскрыть зонтик. Остановившись около своего дома, Уэйкфилд замечает сквозь окна гостиной в третьем этаже красноватый отблеск мерцающего, а иногда ярко вспыхивающего уютного камелька. На потолке комнаты движется причудливо-нелепая тень доброй миссис Уэйкфилд. Ее чепец вместе с носом, подбородком и обширными формами составляют замечательную карикатуру, которая танцует, по мере того как разгорается и вновь поникает пламя, даже слишком весело для тени почтенной вдовы. Как раз в этот момент внезапно обрушивается на землю ливень, и бесцеремонный порыв ветра окатывает сильной струей лицо и грудь Уэйкфилда. Этот холодный душ пронизывает его насквозь. Неужели же он останется стоять здесь, мокрый и дрожащий, когда жаркий огонь в его собственном камине может его высушить, а его собственная жена с готовностью побежит за его домашним серым сюртуком и короткими штанами, которые она, без сомнения, заботливо хранит в стенном шкафу их спальни? Нет уж! Уэйкфилд не такой дурак. Он тяжело подымается по ступеням, ибо за двадцать лет ноги его потеряли свою гибкость, хотя он этого и не сознает. Остановись, Уэйкфилд! Неужели ты по своей охоте вошел бы в единственный дом, который у тебя остался? Ну что же, ступай в свой могильный склеп!

Дверь отворяется. Пока он проходит внутрь, мы в последний раз глядим ему в лицо и замечаем на нем ту же лукавую усмешку, что была предшественницей маленького розыгрыша, которым он так долго забавлялся за счет своей жены. Как безжалостно насмехался он над этой бедной женщиной! Впрочем, пора прощаться, пожелаем доброй ночи Уэйкфилду.

Это счастливое событие (предположим, что оно таковым окажется) могло произойти только непредумышленно. Мы не переступим с нашим другом порога его дома. Он дал нам много пищи для размышлений, в них заключена была известная доля мудрости, которая позволит нам извлечь из этого случая мораль и преподнести ее в образной форме. Среди кажущейся хаотичности нашего таинственного мира отдельная личность так крепко связана со всей общественной системой, а все системы - между собой и с окружающим миром, что, отступив в сторону хотя бы на мгновение, человек подвергает себя страшному риску навсегда потерять свое место в жизни. Подобно Уэйкфилду, он может оказаться, если позволено будет так выразиться, отверженным вселенной.