Юрий Фельштинский - Крушение мировой революции. Брестский мир

(Когда об этом сообщили наркому юстиции левому эсеру Штейнбергу, тот ответил, что лично объездил все улицы центра Петрограда и что везде все спокойно.)

Около часа дня к Таврическому, но не к главному входу, а к одним из ворот внутреннего двора, подъехал Ленин [98](он не спешил, собирал сведения о разгоне манифестантов, доставляемые Урицким и Бонч-Бруевичем). По условному сигналу ворота открыли, и Ленина провели безлюдными коридорами в комнату большевистской фракции. Так с часу до половины четвертого он совещался со Свердловым, Сталиным, Урицким и Бонч-Бруевичем, принял участие в заседании ЦК, на котором еще раз обсуждался вопрос о процедуре открытия Собрания, затем в заседании большевистской фракции, где было окончательно решено покинуть Таврический в тот же день, если Собрание откажется принять Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа [99](т.е. передать власть Советам).

К четырем часам были рассеяны последние значительные группы манифестантов. На улицах Петрограда левый сектор одержал очевидную победу. Можно было уже не тянуть с началом заседаний. Делегаты стали заполнять зал. Вместе с ними входили матросы. «Их рассыпали всюду, — вспоминал Бонч-Бруевич. [100]— Матросы важно и чинно разгуливали по залам, держа ружья на левом плече». По бокам трибуны и в коридорах — тоже вооруженные люди. Галереи для публики набиты битком сторонниками большевиков и левых эсеров (входные билеты на галереи, примерно 400 штук, распределял Урицкий). Сторонников правого сектора Собрания в зале было мало.

Как всегда, когда решался вопрос: быть или не быть большевистскому правительству — Ленин нервничал. По свидетельству Бонч-Бруевича, он был бледен «как никогда» сжал руки и обводил «пылающими глазами весь зал» [101]. Позже, и это тоже свидетельствовало о его нервозности, он, подчеркнуто расслабившись, полулежал в ложе, то со скучающим видом, то весело смеясь. В той же ложе, справа от председательской трибуны, заняли места члены Совнаркома.

В четыре представитель фракции эсеров Г.И. Лордкиианидзе указал присутствующим на позднее время и предложил старейшему из членов Учредительного собрания открыть его, не дожидаясь приезда отсутствующих большевиков (главным образом председателя ВЦИК Свердлова). Старейшим был Е.Е. Лазарев, но по предварительной договоренности он уступил старшинство С.П. Шрецову. [102]Швецов поднялся на трибуну. Большевик, депутат собрания и будущий наркомвоенмор Ф.Ф. Раскольников вспоминает [103]:

«Свердлов, который должен был открыть заседание, где-то замешкался и опоздал [...]. Видя, что Швецов всерьез собирается открыть заседание, мы начинаем бешеную обструкцию. Мы кричим, свистим, топаем ногами, стучим кулаками по тонким деревянным пюпитрам. Когда все это не помогает, мы вскакиваем со своих мест и с криком «долой» кидаемся к председательской трибуне. Правые эсеры бросаются на защиту старейшего. На паркетных ступеньках трибуны происходит легкая рукопашная схватка [...]. Кто-то из наших хватает Швецова за рукав пиджака и пытается стащить его с трибуны»

Так началось заседание Учредительного собрания России. «Мы собрались в этот день на заседание как в геатр, — писал левый эсер Мстиславский, — мы знали, что действия сегодня не будет — будет только зрелище» [104]. Впрочем, дух того дня не могут передать ни мемуары, ни сжатые и сдержанные стенограммы. «На самом деле было много ужаснее, нуднее и томительней [...] вспоминал эсер М.В. Вишняк. — Это была бесновавшаяся, потерявшая человеческий облик и разум толпа. Особо выделялись своим неистовством Крыленко, Луначарский, Скворцов-Степанов, Спиридонова, Камков. Видны открытые пасти, сжатые и потрясаемые кулаки, заложенные в рот для свиста пальцы. С хор усердно аккомпанируют. Весь левый сектор являл собой бесноватых, сорвавшихся с цепи. Не то сумасшедший дом, не то цирк или зверинец, обращенные в лобное место. Ибо здесь не только развлекались, здесь и пытали: горе побежденным!» [105]

Растерявшись, Швецов объявил перерыв. В этот момент из рук председателя колокольчик вырвал подоспевший в зал Свердлов. От имени ВЦИКа он объявил заседание открытым и потребовал от Собрания передать власть Советам [106]. По указанию Ленина большевик Скворцов-Степанов предложил пропеть «Интернационал». Зал дружно запел, хотя режиссеры у левого и правого сектора были разные (у эсеров — Чернов) [107]. Пропев, начали выбирать председателя. Эсеры выдвинули кандидатуру Чернова. Большевики — Спиридоновой. Избрали Чернова. За него голосовало 244 депутата, против — 151. За Спиридонову — 153, против — 244 [108]. Чернов вышел на трибуну и начал речь. Вряд ли ее кто-либо слышал, так как в зале не прекращался шум. Стенограмма, по мнению Чернова, не давала «даже отдаленного впечатления о том, что происходило на самом деле» [109].

Выход Чернова на трибуну был встречен аплодисментами правого сектора и «невообразимым шумом, стуком, свистом» левого. На несколько минут заседание обратилось в хаос. Что касается самой речи Чернова, то она «многих и многих не удовлетворила: большевиков и левых эсеров тем, что председатель обошел в своей речи вопрос о советской власти» и «об организации власти вообще», эсеров — «теми уклонами, которые как бы давали исход некоторой левизне, некоторым уступкам в сторону большевиков» [110]. Речь Чернова «была выдержана в интернационалистических и даже социалистических тонах, порой до нетерпимости демагогических», будто оратор «искал общего языка с большевиками» [111], пробовал создать условия для совместной законодательной работы [112].

Под тем, что говорил Чернов, с легкостью мог бы подписаться любой из большевиков или левых эсеров. Поддержав идею всеобщего демократического мира, выступив с предложением созыва в Петрограде совещания социалистов всех стран, поприветствовав «великую волю к социализму трудовых масс России», привязав к строительству социализма само Учредительное собрание и несколько раз использовав эпитет «под красными знаменами социализма», Чернов так и не вспомнил о большевиках и левых эсерах. И если из левого сектора зала кричали: «Без пули не обойтись вам!» [113], то только согласно имеющейся общей инструкции шуметь независимо от того, что будут говорить ораторы-эсеры.

Большевики отметили примирительный тон речи Чернова. 7 января «Правда» написала, что «лепет» Чернова был сплошными словесными уступками советской платформе: «тут были и мир, и земля, и рабочий контроль, и даже — боже! — Циммервальд» [114]. Эсеровская фракция реагировала на речь своего лидера скорее отрицательно, указав, что Чернов посадил эсеров «в такие глубокие калоши», из которых, «пожалуй, уже никогда не выбраться» [115]. Беспартийная горьковская «Новая жизнь» позволила себе более резкую критику, отметив, что программа Чернова ничем, собственно, не отличалась от большевистской [116].