Армин Молер - Фашизм как стиль

Подобный вопрос можно задать не только по отношению к отдельным лицам. Возьмем Францию. Трудно разобраться в том, почему большая часть французской управленческой элиты, да и элиты вообще, пошла на сотрудничество с Гитлером, не понимая импульса этатизма? Этот импульс возник в результате катастрофического положения Франции после краха 1940 г. Он получает свое развитие потому, что в лице немецких оккупантов наталкивается на группы людей, мыслящих в том же направлении. Что может быть общего у французов типа Бишелонна, Габольда, Бенуа-Мешина или бывшего чемпиона по теннису Боротра с их земляком, поэтом Селином? В принципе ничего. Селина повсюду называют фашистом. Но мы вполне сознательно не поставили его в один ряд с Монтерланом и Дрё, впрочем, как и с погибшим в Берген-Бельзене Жоржем Валуа. Три яростных политических памфлета Селина также не имеют ничего общего с фашизмом, ни с его традиционным итальянским прототипом, ни с фашизмом в нашем более широком понимании. И дело тут не в бьющей ключом ненависти, что выпадает из «холодного стиля». И то, что эти три памфлета являются, пожалуй, единственными национал-социалистическими произведениями, боевыми творениями высокого литературного уровня объясняется не только плебейским «соком», который их оживляет. «Национал-социализм» проявляется здесь прежде всего в социальном возмущении. Точнее душевное возмущение целого слоя народа ищет себе врага и находит при этом слово.

Тот, кто не видит этих различий в стиле, не поймет, что произошло, когда Селин в Париже, во время немецкой оккупации встретился с Эрнстом Юнгером. Юнгер зафиксировал эти встречи в своих дневниках «Излучения» под разными датами и со свойственной ему остротой взгляда. Селин предстает то под своим именем, то под легко разгадываемым псевдонимом. И что же происходит? Национал-социалист надеется встретить в лице немецкого оккупационного офицера и коллеги-писателя своего единомышленника и наталкивается при этом на эстета, т. е. фашиста, что ему абсолютно чуждо. Этот фашист не хочет разделять его ненависти, она ему претит. В отрицательном отношении эта встреча столь же знаменательна, как и встреча Бенна с Маринетти — в положительном.

Настоящая работа начиналась с сопоставления двух писателей и заканчивается сопоставлением двух других. Можно было бы квалифицировать ее как «историко-идеологическую» и, согласуясь с современным вкусом, отказаться от «социологического обоснования». Однако данная работа не преследует ни историко-идеологические, ни социологические цели. Она призвана вызвать инициативы, которые бы привели к формированию идеологии и образованию определенных форм общественных организаций. Такой методический принцип приблизительно соответствует методы Алойса Ригла в истории искусств, который выдвинул гипотезу о том, что «желание искусства» опережает, вернее, предшествует всем его разновидностям, чем положил конец бесплодному спору, архитектура ли обуславливает пластику (и живопись) или наоборот.

Выдвигая гипотезу о «желании политики», мы ни в коей мере не оспариваем значение общественного фактора. Она направлена против одно-причинного «социологизма», который не в состоянии убедительно объяснить, каким образом якобы неизбежное детерминирование со стороны общества сочетается с фактом стремительной общественной перегруппировки именно в период с 1919 по 1945 гг. (Левацкие элитарные теории, с помощью которых пытаются разрешить противоречие — здесь можно назвать теории ренегатов из старых господствующих слоев, которые подвизаются в качестве повивальных бабок эмансипации, — выглядят не очень убедительно). Общественное является частью сложной действительности.

«Сложность» в данном случае заключается в том, что в действительности нет дорог с односторонним движением. Между отдельными ее частями наблюдается возвратно-поступательное движение различных действий или только соответствий. Наивная схема базиса и надстройки была рабочей гипотезой социал-теоретика, который пытался бороться с идеализмом окружающего мира. Но идеализм и его коррелят давно стерты в пыль и теперь снова можно мыслить, исходя из неделимости существования.

Для большей конкретности скажем, что в исследовании фашизма вступают в противоборство социологический тезис и социальный диагноз, которые, строго говоря, понятия взаимоисключающие. Тезис в разных вариациях пронизывает большинство теорий о фашизме (в том числе и немарксистских). Сам он «родом» из марксизма и уже к началу 20-х годов (во временном отношении «соседствует» с маршем на Рим) используется в полемике с итальянскими «чернорубашечниками». Согласно этому тезису фашизм по сути своей является защитным рефлексом среднего слоя (а именно его низшей части), который оказывается между молотом и наковальней, т. е. между поднимающимися рабочими и господствующими слоями, владеющими средствами производства. Высшие слои охотно воспользовались бы этим защитным рефлексом, превратив средний слой в дамбу против рабочих.

Социальный же диагноз свидетельствует о том, что в период с 1919 по 1945 гг. произошло такое изменение структуры общества, которое по своему значению сопоставимо с переходом от французского абсолютизма к буржуазной эпохе. В названный период старые классы утратили свои основные черты, как бы обветшали, и образовался широкий средний слой, который в «заповеднике» еще сохраняет остатки прежнего высшего слоя, но в основном управляется небольшим числом управленцев. Возникновение этого широкого слоя отнюдь не способствовало утверждению на земле царства справедливости. По-прежнему существует неравенство, различия в благосостоянии становятся вопиющими. Появились новые группы «терпящих бедствие» (пенсионеры). Но больше не существует класса или сословия в старом смысле этого слова. Не существует той реальности, в которой человек был рожден и с которой он всегда должен был мириться. Общество стало проницаемым, хотя и методы «подъема» не всегда отрадны.

Как соотносятся тезис и диагноз? Сначала тезис необходимо существенно модифицировать. В ходе современных единичных исследований начинают осознавать, что причисление новых форм правых к среднему слою является недопустимым упрощением. Работа Луиса Шевалье о социальных корнях бонапартизма 1950 г.) сыграла в этом революционную роль. Условиями возникновения национал-социалистической германской рабочей партии были посвящены исследования Франца Виллинга и Мазера. Что касается трех выявленных нами ветвей, они, как нам представляется, предполагают не только различные форму, но и различную интенсивность социальной связи (и провоцируют ее). Не является неожиданным и то, что национал-социалистическим импульсом в основном были охвачены низшие слои общества (не только среднее сословие и буржуазия, но и рабочие). При тенденциях этатизма социальная фиксация значительно слабее, так как эти тенденции находят поддержку прежде всего среди тех управленцев, которые представляют собой цвет наиболее одаренных представителей всех слоев. Что же касается «фашизма», то здесь дело обстоит иначе. Носителями этого стиля являются прежде всего, группы населения, которые находятся вне определяемых способом производства слоев общества (еще не вступившая в трудовую жизнь молодежь, военные, члены воинских организаций и т. п.) В социальном плане все три ветви имеют одну общую черту: смести старые социальные границы.