Сергей Григорьев - Буек

Сергей Тимофеевич ГРИГОРЬЕВ

БУЕК

Рассказ

Сергей Тимофеевич Григорьев (1875 - 1953) - выдающийся мастер

детской книги. В сборник входят рассказы о гражданской воине, о

военно-морском флоте и славном военном прошлом нашей Родины.

________________________________________________________________

ОГЛАВЛЕНИЕ:

Бас-геликон

Плавучий пес

Вмятина

"Служим революции"

________________________________________________________________

Бас-геликон

Трое из команды тральщика No5 погибли от случайного взрыва выловленной в заливе врангелевской мины. Тралили в свежий ветер, сильно трепало. С "Пятерки" была послана шлюпка с рулевым, боцманом Хренковым, зачалить попавшую в тал мину. У фалгребного сломалось весло. Шлюпка потеряла управление, ее ударило о мину. Мина взорвалась. Трое на шлюпке погибли; боцмана Хренкова и минера Степушку только оглушило взрывом.

Степушка оправился от контузии раньше Хренкова: боцман был куда старше минера... Только у Степушки от удара явилось на его веселом открытом лице какое-то удивление, как будто человек готов воскликнуть: "Вот так штука, ха-ха-ха!" Это была как раз любимая поговорка минера, а между тем все заметили, что с момента взрыва Степушка как будто забыл свою поговорку.

У Хренкова от взрыва сильно болела голова, но он не забыл своей поговорки: "Чисто, как на акварели!"

Боцман любил море и корабли не только в натуре, но и написанные и нарисованные, особенно акварелью; отменно он любил те картины, где "берега и знати нет", только вода и паруса, волна и корабли.

"На корабле должно быть чисто, как на акварели..."

Если команда сработала хорошо, лихо, боцман говорил:

"Спасибо, товарищи, чисто, как на акварели!"

Хренков очнулся на борту тральщика, встал на ноги и ругнулся так, что всех пробрала жуть.

- Откуда песок?

Да, на палубе был морской песок. Его нанесли ногами со шлюпки, а на шлюпку, видно, песок попал со дна морского, когда кошкой искали тело того самого фалгребного, у которого сломалось весло: бедняга сразу, выражаясь морским жаргоном, "пошел к центру земли". Кто-то из товарищей сурово пошутил:

- Хренкову боится доложить, что весло сломалось.

Командир "Пятерки" приказал Хренкову и Степушке идти в лазарет. Степушка, сидя в приемной врача, не смел взглянуть на Хренкова, ему казалось, что он перед боцманом в чем-то провинился. Попробовал все-таки объясниться:

- Вот мы с тобой, Егор Степаныч...

- Чего это "мы с тобой"?

Боцман посмотрел в глаза Степушки так, что тот подумал вслух:

- Лучше бы уж и меня...

- Лишние жертвы убавляют личный состав флота, - сказал Хренков, - не ты, а я на руле был.

- Да ведь весло, Егор Степаныч...

- Весло в вальке сломалось - значит, было с пороком. Опять я недоглядел.

- Пожалуйте, - выглянув из кабинета, пригласил врач.

- Ты иди вперед, - приказал Хренков.

Врач долго выстукивал и выслушивал Степушку, возясь возле него, словно муравей около павшего на землю крупного жука. Врач вслух дивился росту, сложению и дородности минера. Степушка разнежился от такого внимания доктора, говорил, что у него и тут болит, и там болит. Все тело!

Доктор нахмурился и еще внимательнее везде слушал и стучал.

"Положит в лазарет - люли!" - подумал Степушка.

- А тут болит? - спросил доктор, крепко и больно ткнув Степушку.

Степушка испугался.

- Ох! Никак нет! - поспешно ответил он.

- Ступай на корабль. Здоров.

- В голове шумит маленько!

- Пройдет!

Степушка поспешно оделся и, выйдя в приемную, фыркнул:

- Вот так штука, ха-ха-ха!

- Пожалуйте, - пригласил доктор Хренкова.

Хренков любил врачебные кабинеты (кроме запаха): тут всегда все блестело и было "чисто, как на акварели". Не хуже, чем на корабле!

Осмотрев боцмана, доктор сказал:

- Придется лечь в лазарет. Надо бы на рентген, да...

- Это к чему? - строго спросил Хренков.

- Вот тут болит?

Врач нажал еще раз за правым ухом - боцман охнул.

- Боюсь, что есть надлом кости. Дело серьезное, друг!

- Где у меня трещина? В котелке? Да?

Хренков рассердился. Доктор настаивал, и наконец боцман согласился.

- Дозвольте только, товарищ, похоронить братишку с честью.

Доктор подумал и сказал:

Это можно.

Возвратясь на корабль, Хренков ответил на вопрос командира:

- Само собой здоров, товарищ командир!

В отряде шли приготовления к похоронам. Погибших хоронили на Митридате. Рабочих в городе было немного, но все же за гробом шла их тысяча человек. Вместе с командами отряда тральщиков шествие получилось довольно внушительное. Играл сводный оркестр отряда.

Хренкову предстояло говорить речь после командира.

Боцман не понимал, что с ним творится. В голове словно помпа качает. Все ему было противно до озноба. Он оглядел могилы в сухой, желтой с древесиной земле.

"На подобной земле папиросный табак садить, а не хоронить в ней героев", - ворчал он про себя.

Могилы были вырыты неаккуратно и чересчур в квадрат.

"Говорил, положить в одну братскую: вместе на фронтах бились, сообща тралили, вместе погибли, и лежать бы, чувствуя плечом товарищей... Да и море отсюда видно - чисто, как на акварели... Из могилы встану - на море взгляну! "Нет, товарищи, они не встанут, наши погибшие товарищи, чтобы взглянуть на родную стихию!"

Впрочем, последние слова уже не из воркотни себе под нос, а из надгробного слова, когда настала очередь Хренкова. Ворчал он басом, а заговорил, сам того не ожидая, да и всех удивил, - чуть не бабьим голосом. Срываясь с голоса, он продолжал:

- Бывало, говорили так: "покойтеся в мире", но я скажу, товарищи: пусть они не покоятся, а беспокоятся, вот как теперь в жестоком сердце беспокоюсь я... И вижу у всех вас, товарищи, тоже неспокойно бьется сердце. Не скажем им: "Пусть будет вам земля легким пухом". Нет, товарищи! Пусть она им будет столько же тяжелой, как и нам теперь тяжело на сердце!..

У Хренкова пресекся голос.

Старшина музыкантов, думая, что оратор кончил речь, приставил ко рту корнет-а-пистон и как-то животом подал знак музыкантам. Однако и сам он, и все оркестранты тут же спохватились: речь только еще началась.

Один лишь бас-геликон крепко гукнул раз, испугался и, выпучив глаза, закрыл ладонью амбушюр своей громогласной трубы.

Боцман Хренков сурово сдвинул брови и, грозно глядя в растерянное лицо контрабасиста, нашел наконец голос и заговорил своим знаменитым в отряде басом, так, что, пожалуй, и на рейде было слышно:

- Вот! Ну что ты сделал? Ты испортить мог торжественный, хоть и горестный момент! Но нет, никто не испортит нам нашей глубокой печали. Ты сам себя уничтожил, друг... Глядите, товарищи, он выходит хоронить героев и даже трубу не почистил.

И в самом деле, хоть и на геликоне играло солнце, но тусклее (или это так всем показалось после слов Хренкова), чем на других трубах.