Григорий Григоров - Махно

Казак встал на порог камеры и крикнул: - Эй, ты выходи с вещами, ткнув пальцем в сторону Ставрогина. -- Я невольно вздрогнул, словно меня вызвали на очередной допрос. Артист, собрав свои вещички, заключил меня в объятия, поцеловал, как брата, отвернулся и быстро вышел. Меня охватил ужас одиночества, но на сей раз у меня было утешение -- мать и старшая сестра, друзья из часовой мастерской находились рядом со мною и думали обо мне.

На допрос меня не вызывали. Молодой казаченок в окошечко подал мне миску щей, хлеб и половину красного арбуза. Шепотом казачок сообщил мне: "Мамка и сестра приехали сюда, не тужи". От этих добрых слов мне стало светло на душе.

На допрос меня вызвали ночью. Ивана Должкового на сей раз не было. За столом сидел один хорунжий. На столе лежала плетка, у двери стояли два огромных, звериного вида, донских казака. Поручик обратился ко мне с вопросом: - буду ли я говорить правду, скажу ли, с кем связан в Екатеринославе? -- причем, он снова пытался аппелировать к моей молодости, доказывая, что меня большевики обманывают, что они обманывают и русский народ и стремятся лишь удержать за собой власть... если я помогу раскрыть заговор против народного правительства, я буду освобожден и меня даже наградят.

Я упорно молчал. Комендант молча кивнул головой казакам. Они набросились на меня и связали мне веревками руки и ноги, затем подвесили меня за руки на крюк у потолка и начали бить плетками и шомполами. Помнится, я вскрикнул один раз и потерял сознание. В таком состоянии меня бросили в камеру, вылили на меня целое ведро холодной воды, и я пролежал до самого утра. Придя в сознание, я почувствовал боль во всем теле, моя грязная рубаха была вся в крови, из головы продолжала сочиться кровь. Так я пролежал остаток ночи и весь следующий день. В комендатуре стояла жуткая тишина. Внезапно открвлась дверь, и тот же молодой казачок внес большую бутылку молока, белую булку, чистую нательную рубаху, полотенце, носовые платки, носки и женскую кофту. В кармане кофты была небольшая записка и карандаш. В записке сообщалось, что через старика -- часового мастера пытаются поговорить с комендантом об условиях моего освобождения. Просили записку порвать и относиться с доверием к молодому казачку.

Утром произошло событие совершенно неожиданное и поразительное. Меня впервые вывели на прогулку на большой двор. Зажмурил глаза от яркого солнца. Небо было ясное, синее. Мне не верилось, что я дышу свежим и ароматным воздухом, вижу солнце. Выводил меня на прогулку все тот же молодой казачок, он чему-то радовался, его глаза блестели. Казачок разрешил мне прогуляться по двору. Вокруг большого чугунного котла на бревнах сидели казаки и курили, среди них я сразу узнал и тех, что ночью производили надо мной экзекуцию по приказу хорунжего Мокина. Огонь под ктлом пылал и искры далеко разлетались. Молодой казачок сказал мне, что я могу сесть на бревна и погреться на солнышке, сколько хочу. При этом он прибавил, что начальство сегодня отсутствует. Я присел на бревна и начал оглядываться воруг. Вдруг я увидел на лестнице молодую красивую женщину, такую знакомую, близкую и родную. От удивления я вздрогнул, руками протер глаза, эта женщина показалась мне видением, каким-то миражем. Я никак не мог поверить своим глазам. Это была Наташа Зарудная, друг моего детства. Как млния в моем сознании всплыли одноэтажный дом с мезонином, звуки фортепиано и романс "Белая акация". Да, это были те же глаза, те же волосы, тот же открытый взгляд, но в то же время какая-то другая женщина. Ведь прошло 7 лет, по нашим временам это целая вечность.

Наташа Зарудная меня тоже сразу узнала, хотя лицо мое было покрыто царапинами и кровоподтеками. Я увидел, как она, встав во весь рост и приложив свои красивые длинные пальцы ко рту, дрожала, плечики ее вздрагивали, из глаз текли обильные слезы. Она сразу все поняла, правильно оценила обстановку. Казаки, сидевшие вокруг котла, смотрели на молодую женщину с улыбкой и между собой перемигивались. А молодой казаченок подошел ко мне и сказал: "Барыня плачут, наверно у них доброе сердце." Трудно описать мое волнение. Ведь предо мною стояла моя Наташа, которую я когда-то любил всей своей детской безмятежной душой. А слезы, которые текли по ее прекрасному смуглому лицу, говорили о том, что она вспоминала наше прошлое, наше чудное детство.

Я спрашивал себя, как Наташа оказалась в этом доме? Что она знает о моей жизни в последние годы? Осудит ли меня? Я помнил, что она принадлежит к высшему дворянскому сословию, что один ее дядя крупный помещик на Украине, а другой -- товарищ министра юстиции Зарудный по фастовскому делу был одним из защитников Бейлиса.

Наташа все продолжала смотреть в мою сторону. Ко мне подошел казк и сказал, что моя прогулка закончена. В этот момент я увидел мою мать и сестру, они вышли из подвального помещения. Мама и сестра тихо плакали. Но в это время Наташа сошла с лестницы и, узнав мою маму, бросилась к ней и обняла ее. Меня это сильно растрогало, и из глаз полились слезы. Я вошел в камеру и сразу же приник к решетке, чтобы увидеть мать и сестру. Длинный коридор часовой мастерской имел выход во двор и на улицу. Не прошло и часа после взволновавших меня событий. Открылась дверь камеры, и молодой казаченок принес мне большой кулек и шепотом сказал: "Барыня приказала Вам передать". В пакете были конфеты и печенье, три батистовых носовых платка, носки и роман Тургенева "Рудин". Когда я начал перелистывать книгу, выпала записка. Это было нежное и трогательное письмо. Наташа писала о своем состоянии, о неудачном замужестве. Она сообщила, что моя мама получила от кого-то 3000 руб. для моего выкупа. Заканчивалось письмо Наташи уверением в глубокой преданности мне и моим идеалам.

В 19 лет я уже понимал, что немало было выходцев из привилегированных сословий, отдавших свою жизнь за интересы народа и за свободу. Среди этих "отщепенцев" было немало женщин.

Наступила тишина, я растянулся на полу, чтобы немного собраться с мыслями, как много может дать один лишь день. Я мало думал о том, что ночью меня могут снова вызвать на допрос, подвергать пыткам. Мозг был взбудоражен письмом Наташи. С самого моего отрочества, с юношеских лет меня занимал вопрос: почему состоятельные люди, выходцы из дворянской и буржуазной среды не довольны своим положением. Эти представители "эксплуататорских классов" не только примыкали к революционерам, но становились вождями широких народных масс. Вспомнил я Дубровского из одноименного романа Пушкина, вспомнил Артура -- Овода -- и мне становился понятен образ Наташи.

Ночь прошла благополучно. Утром меня разбудил казачок, он принес мне сытный и вкусный завтрак и снова сказал шепотом: "Барыня прислали". У меня в камере скопилось много продуктов, я очень жалел, что со мной не было рядом артиста Ставрогина, он всегда жаловался на голод. Мне же есть не хтелось. Через решетку я увидел свою мать и сестру, на сей раз они не плакали, даже улыбались. Вероятно, у них возникла какая-то надежда на мое освобождение. Наташа Зарудная знала в пршлом мою семью, иногда приходила к нам домой. Мне тоже казалось, что можно на что-то надеяться, может быть, на взятку. Мама и сестра привезли с собой 3 тысячи рублей и через часового мастера вели переговоры с хорунжим Мокиным.