Елена Прудникова - Второе убийство Сталина

Хрущев и Булганин, по собственным воспоминаниям Хрущева, приехали, потолкались в помещении охраны и уехали восвояси.

Вспоминает Лозгачев:

«Я остался один у постели больного. Обида от беспомощности перехватила горло и душили слезы. А врачей все нет и нет. В 3 часа ночи зашуршала машина у дачи. Я полагал, что это врачи приехали, но с появлением Берии и Маленкова надежда на медицинскую помощь лопнула. Берия, задрав голову, поблескивая пенсне, прогромыхал в зал к Сталину, который по-прежнему лежал под пледом вблизи камина. У Маленкова скрипели новые ботинки. Он их снял в коридоре, взял под мышку и зашел к Сталину. Встали поодаль от больного Сталина, который по роду заболеваемости захрипел.

Берия:"Что, Лозгачев, наводишь панику и шум? Видишь, товарищ Сталин крепко спит. Нас не тревожь и товарища Сталина не беспокой". Постояли соратники и удалились из зала, хотя я им доказывал, что товарищ Сталин тяжело болен».

И опять странное поведение охранников, отмеченное на этот раз и Светланой Аллилуевой, которая, как ни редко виделась с отцом, была хорошо знакома с организацией охраны. «Безусловно, старые служаки, такие, как Власик и Поскребышев, немедленно распорядились бы без уведомления правительства, и врач прибыл бы тут же. Но вместо этого, в то время как весь взволнованный происходившим персонал требовал вызвать врача… высшие чины охраны решили соблюдать "субординацию": известить сначала своих начальников и спросить, что делать…»

Учитывая вышесказанное, а также и последующее поведение Берии, можно с очень большой долей уверенности утверждать, что он не приезжал ночью 1 марта на дачу, не кричал на охранника, не распекал его, зачем тот наводит панику и пр. Все это легенда — Берия узнал о происходящем не раньше утра 2 марта, это можно совершенно точно установить по появлению на даче медиков.

А теперь вспомним о странной версии чекиста Рясного, которая не лезет при сопоставлении показаний ни в какие ворота. Но тут есть один нюанс: показания и Лозгачева, и Старостина, и других были даны много позже, иные в 1960-е, иные в 70-е, а иные и в 90-е годы. Сначала я думала вообще отбросить этот рассказ как чистую выдумку, а потом вдруг пришло на ум: а может быть, в нем сохранился след изначальной версии, той, что была озвучена утром 2 марта 1953 года? Иначе почему не было служебного расследования, иначе говоря, почему охрана осталась живой и на свободе?

Это соображение невольно подтверждает профессор Мясников: «Министр здравоохранения рассказал, что в ночь на второе марта у Сталина произошло кровоизлияние в мозг, с потерей сознания, речи, параличом правой руки и ноги. Еще вчера до поздней ночи Сталин, как обычно, работал у себя в кабинете. Дежурный офицер из охраны еще в 3 часа ночи видел его за столом (он смотрел в замочную скважину. Все время и дальше горел свет, но так было заведено. Сталин спал в другой комнате. В кабинете был диван, на котором он часто отдыхал. Утром в седьмом часу охранник вновь посмотрел в замочную скважину и увидел Сталина распростертым на полу между столом и диваном».

Теперь понятно, почему Берия, став министром внутренних дел, не начал расследование обстоятельств смерти главы государства и даже не привлек охрану к ответственности. Если бы ему рассказали то, что «вспоминали» охранники двадцать и сорок лет спустя, он просто обязан был бы это сделать.

Но кто-то из вышестоящих должен был приехать ночью на дачу, хотя бы для того, чтобы морально поддержать охрану — а то еще, того и гляди, с перепугу местную «Скорую помощь» вызовут. Но кто же мог быть этот другой? Ответ напрашивается сам собой: тот единственный человек, который мог приказать охраннику поднимать или не поднимать шум, его прямой начальник, министр госбезопасности Игнатьев, заговорщик. Его выслушал и выполнил приказ полковник Лозгачев, заговорщик. Потому что если бы он не был таковым, то не сидел бы он в 1977 году и не рассказывал Рыбину свои воспоминания, а тихо лежал бы себе на кладбище рядом с полковником Хрусталевым. Он или был заговорщиком изначально (а что тут, собственно, невозможного? Его могли запугать, подкупить, наконец, завербовать), либо стал им тогда, когда понял, во что втравил его начальник охраны и что с ним будет, если он не войдет в число заговорщиков. Игнатьев должен был приехать на дачу и еще с одной целью: согласовать все версии «очевидцев», чтобы не было разнобоя в показаниях. Был ли он один? Или же с ним приехал и тот «некто» из партийной верхушки, который стоял во главе заговора — не Игнатьев же, в самом деле, заваривал всю эту кашу. Естественно, приехал и «сам», которому тоже нужно было единство показаний, чтобы, упаси бог, ничего не заподозрил Берия, противостоять назначению которого на пост министра внутренних дел они уже, по-видимому, не могли.

В этом деле есть одна чисто психологическая несообразность. Представьте себе, что у вас есть многолетний сослуживец, родственник, сосед. И вот вам звонят и говорят, что с ним происходит что-то непонятное — обморок, инфаркт, инсульт. Вы мчитесь к нему, тусуетесь во дворе или на лестнице, разговариваете с родственниками — и что же, неужели вы даже одним глазком не заглянете в комнату больного? Пусть через окно или в дверную щелку, неужели не посмотрите — как он там? Однако и Хрущев, и Булганин, приехав вечером 2 марта на дачу, устояли против естественного любопытства, хотя Сталин был не то без сознания, не то спал, и удовлетворение этого любопытства ничем им не грозило. Что за трепетность такая? Если отбросить хрущевскую сказку о том, что все тряслись от страха перед грозным вождем, то удовлетворительное объяснение этому может быть только одно: они уже видели Сталина в таком состоянии, поэтому им было неинтересно. Когда они могли его видеть? Для этого есть только один отрезок времени: ночь на 1 марта, и видели они его, приехав вместе с Игнатьевым по вызову охраны, а может быть, никуда с дачи не уезжая. Зачем же они приезжали в воскресенье? О, это очень просто — прозондировать обстановку и посмотреть, надо ли уже вызывать врачей или можно еще потянуть время? Потянули еще, потянули сколько могли…

Резюмируя все эти рассуждения: как развивались события?Вероятней всего, Сталину стало плохо в ночь на 1 марта. У нас нет оснований утверждать, что ему «помогли» умереть, поэтому будем считать, что это было кровоизлияние в мозг. Охрана, как и было положено, доложила по инстанции, на дачу приехали Игнатьев, врач и либо Хрущев, либо он же с Булганиным. И тут в мозгу Хрущева родился гениальный экспромт: если время так дорого, то пусть оно работает на сталинскую смерть. Велели охране не поднимать шума, либо обманув ее, либо открытым текстом приказав тянуть время, а может быть, обманув Хрусталева и сговорившись с Лозгачевым… Утром Хрусталева сменил Старостин — для него тоже что-нибудь придумали. (Кстати, а Лозгачев что — не сменялся?) Потом приезжали проконтролировать ситуацию, днем — Хрущев и Булганин, ночью, вероятно, Игнатьев и Хрущев — его сын вспоминает, что отец в тот день дважды уезжал из дому, один раз ближе к вечеру, а второй раз ночью и вернулся где-то под утро. И лишь утром, когда тянуть уже больше было нельзя, сообщили остальным и вызвали врачей.