Александр Грин - Сто верст по реке

- Я уже сказала, что нет! - вспыхнула, тяжело дыша от кроткого гнева, Гелли, - это я, должно быть, - позвольте вам сказать прямо, - мешаю вам в чем-то... Тогда не надо было ехать со мной. Потому что вы все нападаете на меня!

Ее глаза стали круглыми и блестящими, а детский рот обиженно вздрагивал. Нок изумленно вынул изо рта трубку и осмотрелся, как бы призывая свидетелями небо, реку и лес в том, что не ожидал такого отпора. Боясь, что Гелли расплачется, отняв у него тем самым - и безвозвратно превосходную позицию сильного презрительного мужчины, Нок понял необходимость придать этому препирательству "серьезную и глубокую" подкладку - немедленно; к тому же, он хотел, наконец, высказаться, как хочет этого большинство искренно, но недавно убежденных в чем-либо людей, ища слушателя, убежденного в противном; здесь дело обстояло проще: самый пол Гелли был отрицанием житейского мировоззрения Нока. Нок сначала нахмурился, как бы проявляя этим осуждение горячности спутницы, а затем придал лицу скорбное, горькое выражение.

- Может быть, - сказал он, веско посылая слова, - я вас и задел чем-нибудь, Гелли, даже наверное задел, допустим, но задевать вас, именно вас, я, поверьте, не собирался. Скажу откровенно, я отношусь к женщинам весьма отрицательно; вы - женщина; если невольно я перешел границы вежливости, то только поэтому. Личность, отдельное лицо, вы ли, другая ли кто - для меня все равно, в каждой из вас я вижу, не могу не видеть, представительницу мирового зла. Да! Женщины - мировое зло!

- Женщины? - несколько оторопев, но успокаиваясь, спросила Гелли, - и вы думаете, что все женщины...

- Решительно все!

- А мужчины?

- Вот чисто женский вопрос! - Нок подложил табаку в трубку и покачал головой. - Что "а мужчины?.." Мужчины, могу сказать без хвастовства, начало творческое, положительное. Вы же начало разрушительное!

Разрушительное начало, взбудораженное до глубины сердца, с минуту, изумленно подняв тонкие брови, смотрело на Нока с упреком и вызовом.

- Но... Послушайте, Трумвик! - Нок заговорил языком людей ее круга, и она сама стала выражаться более легко и свободно, чем до этой минуты. Послушайте, это дерзость, но - не думаю, что вы говорите серьезно. Это обидно, но интересно. В чем же показали себя с такой черной стороны мы?

- Вы неорганизованная стихия, злое начало.

- Какая стихия?

- Хоть вы, по-видимому, еще девушка, - Гелли побагровела от волнения, - я могу вам сказать, - продолжал, помолчав, Нок, - что... значит... половая стихия. Физиологическое половое начало переполняет вас и увлекает нас в свою пропасть.

- Об этом я говорить не буду, - звонко сказала Гелли, - я не судья в этом.

- Почему?

- Глупо спрашивать.

- Вы отказываетесь продолжать этот разговор?

Она отвернулась, смотря в сторону, ища понятного объяснения своему смущению, которое не могло, как она хорошо знала, вытекать ни из жеманности, ни из чопорности, потому просто, что эти черты отсутствовали в ее характере. Наконец, потребность быть всегда искренней взяла верх; посмотрев прямо в глаза Ноку чистым и твердым взглядом, Гелли храбро сказала:

- Я сама еще не женщина; поэтому, наверное, было бы много фальши, если бы я пустилась рассуждать о... физической стороне. Говорите, я, может быть, пойму все-таки и скажу, согласна с вами или нет!

- Тогда знайте, - раздраженно заговорил Нок, - что так как все интересы женщины лежат в половой сфере, они уже по тому самому ограниченны. Женщины мелки, лживы, суетны, тщеславны, хищны, жестоки и жадны.

Он потревожил Гартмана, Шопенгауэра, Ницше и в продолжение получаса рисовал перед присмиревшей Гелли мрачность картины будущего человечества, если оно, наконец, не предаст проклятью любовь. Любовь, по его мнению, вечный обман природы, - следовало бы давно сдать в архив, а романы сжечь на кострах.

- Вы, Гелли, - сказал он, - еще молоды, но когда в вас проснется женщина, она будет ничем не лучше остальных розовых хищников вашей породы, высасывающих мозг, кровь, сердце мужчины и часто доводящих его до преступления.

Гелли вздохнула. Если Нок прав хоть наполовину, - жизнь впереди ужасна. Она, Гелли, против воли сделается змеей, ехидной, носительницей мирового зла.

- У Шекспира есть, правда, леди Макбет, - возразила она, - но есть также Юлия и Офелия...

- Неврастенические самки, - коротко срезал Нок.

Гелли прикусила язык. Она чуть было не сказала: "я познакомила бы вас с мамой, не умри она четыре года назад", и теперь благодарила судьбу, что злобный ярлык "самок" миновал дорогой образ. У нее пропала всякая охота разговаривать Нок, не заметив хмурой натянутости в ее лице, сказал, разумея себя под переменою "я" на "он":

- У меня был приятель. Он безумно полюбил одну женщину. Он верил в людей и женщин. Но эта пустая особа любила роскошь и мотовство. Она уговорила моего приятеля совершить кражу... этот молодой человек был так уверен, что его возлюбленная тоже сошла с ума от любви, что взломал кассу патрона и деньги передал той, - дьяволу в человеческом образе. И она уехала от мужа одна, а я...

Вся кровь ударила ему в голову, когда, проговорившись в запальчивости так опрометчиво, он понял, что рассказ все-таки необходимо закончить, чтобы не вызвать еще большего подозрения. Но Гелли, казалось, не сообразила в чем дело. Обычная слабая улыбка вежливого внимания освещала ее осунувшееся за ночь лицо.

- Что же, - вполголоса договорил Нок, - он попал на каторгу.

Наступило внимательное молчание.

- Он и теперь там? - принужденно спросила Гелли.

- Да.

- Вам его жалко, конечно... и мне жалко, - поспешно прибавила она, но поверьте, Трумвик, человек этот не виноват!

- Кто же виноват?

Нок затаил дыхание.

- Конечно, она.

- А он?

- Он сильно любил, и я бы не осудила его.

Нок смотрел на нее так пристально, что она опустила глаза.

"Догадалась или не догадалась? Э, черт! - решил он, - мне, в сущности, все равно. Она, конечно, подозревает теперь, но не посмеет выспрашивать, а мне более ничего не нужно".

- Я засну. - Он встал, потягиваясь и зевая.

- Да, засните, - сказала Гелли, - солнце высоко.

Нок, не отвечая, улегся в тени явора, закрыв голову от комаров пиджаком, и скоро уснул. Во сне, - как ни странно, как это ни противно его мнениям, но как согласно с человеческой природой, он видел, что Гелли подходит к нему, сидящему, сзади, и нежно прижимает теплую ладонь к его глазам. Его чувства при этом были странной смесью горькой обиды и нежности. Сон, вероятно, принял бы еще более сложный характер, если бы Нок не проснулся от нерешительного мягкого расталкивания. Открыв глаза, он увидел будившую его Гелли и последнее прикосновение ее руки слилось с наивностью сна. Стемнело. Красное веко солнца скрывалось за черным берегом; сырость, тяжесть в голове и грозное настоящее вернули Нока к его постоянному за последние дни состоянию угрюмой настороженности.