Филипп Эрланже - Резня в ночь на святого Варфоломея

Этот «резкий климат породил людей резкого темперамента»: бурных, своенравных, болтливых, друзей беспорядка, с наслаждением бросающихся в борьбу партий, родов, религии, каст, языков, провинций. Постоянно твердящие о своей любви к родине, они всеми своими действиями способствовали ее гибели. А тем временем у их ворот стояли московиты, турки и татары, всегда готовые пожрать свою добычу.

Предстоящие выборы короля, естественно, до крайности возбудили страсти. Великий князь Московский, Иван Грозный, который первым в России принял титул царя, был первым из кандидатов, а кроме него — эрцгерцог Эрнест, сын императора. Вокруг этого последнего Святой Престол вынужден был сгруппировать католиков, надеясь после выборов привести императора и Польшу в Христианскую Лигу. Перспектива, которая ужаснула умеренных едва ли меньше, чем протестантов, объединившихся вокруг воеводы (губернатора) Кракова Фирлея.

Грозного Ивана никто не желал избрать. И тогда Ян Замойский, бывший паж Франциска II, бывший страсбургский студент, один из главных создателей королевской республики, провозгласил имя герцога Анжуйского. Все те, для кого был неприемлем Габсбург, равно как и царь, поддержали его. Память о сражениях при Жарнаке и Монконтуре очаровала других колеблющихся. Екатерина, агенты которой действовали в стране в течение многих лет, с торжеством убедилась в своей прозорливости. Мало того, что ее дорогой будет править, но они с Карлом IX будут держать «два конца передаточного ремня», которым они удавят Австрийский дом. Отныне король Франции сможет получить императорскую корону, которая не досталась Франциску I, в то время как его младший брат, наладив отношения с турками, станет доминировать на Средиземном море. С испанской гегемонией будет покончено.

Королева-мать и адмирал преследовали в действительности одну цель. Расходилась только их стратегия: терпеливая и благоразумная госпожа Медичи желала обойти препятствия, несгибаемый кальвинист пытался их штурмовать; одна, политик-реалист, опиралась на традиционных союзников Франции; другой, непримиримый служитель идеала, не решался окончательно отказать в доверии своим английским собратьям по религии.

Столкновение двух концепций уже породило неистовую вражду. Польские дела еще больше растравили ее и вылились в жаркий конфликт.

Карл IX не знал, куда деться от радости, что открылась возможность удалить от себя младшего брата и что их матушка сама не жалеет сил, чтобы это произошло. Когда Месье удалится, он почувствует себя воистину хозяином положения. Ни с кем не делясь, он пожнет плоды победы, которую, вопреки всему, считает уже одержанной: обезглавленная католическая партия не посмела бы больше перечить его замыслам.

И вот этот мираж, едва возникнув, начал развеиваться. Герцог Анжуйский отверг столь великую славу. Он отказался удаляться в холодную страну, населенную выпивохами, языка которых он совершенно не понимал. Мысль о том, что он покинет Марию Клевскую, которую такое счастье увидеть мельком, сводила его с ума.

Перейдя от ликования к ярости, король принялся вопить. Колиньи, полный отцовской серьезности, вмешался тогда в отношения между двумя юнцами. Он выразил изумление: в течение года Месье отверг две короны: польскую после английской. Почему он так упорно не желает покидать Лувр, где неизменно обречен быть вторым? Не возомнил ли он, в своей злобе, что у него есть надежда стать наследником брата двадцати двух лет, недавно женившегося и которому скоро, возможно, предстояло стать счастливым отцом?

Именно теперь ярость и тревога незадачливого суверена дошли до точки кипения. Король призвал к себе Месье. Держа руку на кинжале, он осыпал брата тысячью проклятий и приказал, чтобы тот принял престол.

— Во Франции не может существовать двух королей! Необходимо, чтобы Вы оставили мое королевство в поисках иной короны; что до меня, я в достаточных летах, чтобы править самому!

Генрих знал, что на этот раз не получит материнской поддержки. Он подчинился. Монлюк, епископ Баланса, один из первых дипломатов эпохи, немедленно выехал в Краков, чтобы отстаивать его интересы перед Сеймом.

Тем не менее герцог Анжуйский питал неиссякаемую ненависть к адмиралу, в то время как злоба Атридов поглотила и его, и его брата.

Нунций Сальвиати испытывал смешанные чувства, констатируя, что, вопреки принятому мнению, король ведет в действительности личную политику.

Со времени событий во Фландрии он передал в пользу мятежников семь тысяч дукатов — огромная жертва для его разоренной казны — и продолжал собирать войска. И другое беспокоило этого воистину исключительного посланца Григория XIII: отсутствие королевы, которая в обществе Месье отправилась в Шалон встречать герцогиню Лотарингскую.

Карл IX преследовал «оленя, которого жаждал настичь». Но адмирал в Париже развил тревожную и бурную деятельность. Он беспрерывно совещался с протестантскими принцами и даже секретарями Его Величества. Кьеврен и его последствия казались забытыми. Слухи о войне вновь стали шириться.

Король вернулся в Париж 1 августа и присоединился к адмиралу, Монморанси и своим секретарям. Распространились толки, что война — дело, считай, решенное. Она, в сущности, соответствовала духу Карла, для которого Колиньи нашел его империю. Четыре тысячи пехотинцев были направлены к пикардийской границе. В Англии готовились в путь добровольцы, которым королева не запретила участвовать в войне.

Король желал укрепить свою протестантскую политику. Он жаловался, что Церковь заставляет его тратить «столько драгоценного времени» на его «толстую сестричку Марго». Богохульствуя по обыкновению, он вскричал:

— Если господин папа настолько глуп, я сам возьму Марго за руку и поведу под венец, пусть во грехе!

Граф де Рец отправился от его имени убеждать Сальвиати. Бракосочетание было отсрочено примерно до 20 августа. Если к этому моменту Святой Отец не пришлет особого разрешения, он рискует, что такового вообще ждать не станут. Принц де Конде подал пример. Он надменно заявил, что не нуждается вообще ни в каком разрешении понтифика, чтобы жениться на своей кузине, Марии Клевской. Ему достаточно разрешения короля. Их свадьба была назначена на 10 августа.

3-го Микиели и Кавалли предприняли новый шаг в пользу мира. Карл жаловался на непокорность своих подданных-гугенотов:

— Их, — говорил он, — невозможно сдержать ни угрозами, ни стараниями.

И заключал:

— Война весьма далека от моих намерений.

Но это не убедило ни венецианцев, ни посланника Испании, которые уже верили, что зло неисправимо. Микиели стал еще мрачнее.