Александр Быков - Эпоха Куликовской битвы

Москву Митяй покинул в двадцатых числах июля 1379 года, а уже 26 июля он переправился через Оку. Провожали его торжественно, многочисленной была и его свита: шесть митрополичьих бояр, три архимандрита, два переводчика, один печатник, множество игуменов, попов, дьяконов, монахов, «и люди дворовые, и слуги митрополичьи». Кроме того, с Митяем в Константинополь поехал посол московского князя «болший боярин» Кочевин-Олешинский.

Митяй тщательно подготовился к отъезду: «по всей митрополии с попов дань сбирал и оброки и пошлины митрополичьи». Запасливый печатник увез с собой немалую казну и ризницу митрополичью. Но этого ему показалось недостаточным. Митяй выпросил у князя «хартии» — чистые листы пергамента, снабженные княжеской печатью, намереваясь, видимо, обратиться в случае нужды к ростовщикам, под княжескую гарантию.

Посольство пошло через Орду. Хан Тюляк (ставленник Мамая) дал Митяю ярлык на митрополию (см. Приложение 5 — Ярлык Митяю). Митяй в ответ обязался поминать хана Орды в молитвах перед Дмитрием Ивановичем. Это тем более интересный факт, что покровитель Митяя — князь Дмитрий Иванович находился в это время в состоянии войны с Мамаем и за год до того, летом 1378 года, разгромил посланную Мамаем армию Бегича на реке Воже. Признавая хана Тюляка и управляющего от его имени Мамая законными правителями Руси, Митяй, выходит, вступил в противоречие с политикой московского князя Дмитрия Ивановича.

Побывав в ханской ставке, посольство двинулось дальше, к Черному морю, вероятно, в Кафу. Генуэзцы дали Митяю корабль, на котором он отправился к Константинополю. Но, уже находясь в Босфорском проливе, Митяй внезапно умер. Судно несколько дней оставалось в море, недалеко от Золотого Рога, так как послы не могли решить, к какому берегу им приставать. Дело в том, что в это время Константинополь очередной раз был блокирован с моря «друзьями» очередного претендента на императорский престол — генуэзцами. Наконец тело Митяя погрузили в барку, «привезоша его мертвого в Галату, и тут он погребен был». То есть Митяй был похоронен на принадлежащей католикам-генуэзцам зе мл е.

После смерти Митяя «бысть в них (послах. — Прим. авт .) замятня и недоумение». Скоро, однако, они решили в Москву посла не слать, назад без митрополита Великой Руси не возвращаться, а заменить Митяя другой кандидатурой.

То есть, по мнению верноподданных слуг Дмитрия Ивановича, князю было абсолютно все равно, кто будет митрополитом, только бы не Киприан. Мало того, сама идея, не спросив князя, по подложным документам ставить кого-то случайного в митрополиты всея Руси, отлично характеризует отношение московских послов к своему князю, ко Вселенскому патриарху, к Русской митрополии и Православию в целом. Заметим также, что константинопольская патриархия, таки поставившая на митрополичий престол совершенно случайного человека, полностью оправдала такое к себе отношение.

«И была промеж них распря и разногласие: одни хотели Ивана в митрополиты, а другие Пимена». Архимандрит Иван Петровский «был первый общему житию начальник на Москве», т. е. был главой первой в Москве общежительской монашеской обители — киновии. Он был соратником Сергия Радонежского и Дионисия Суздальского. Присутствие такого человека в свите Митяя можно объяснить только тем, что Иван был «молчальником» не только в монашестве, но и в вопросе о митрополии и митрополите, и поэтому ничем не скомпрометировал себя в глазах князя и Митяя.

За Ивана стояли клирики, за Пимена — бояре (неудивительно, ведь он был архимандритом Переяславля-Залесского — города князя Дмитрия). «И много думали меж собой, и встали бояре за Пимена… а Ивана оставили поругана и отринуша его». Иван оскорбился и пригрозил, что расскажет патриарху о готовящемся обмане. Его не сразу, но все же заковали «в железа» и заперли, а затем «написали грамоту на той хартии (с княжеской печатью. — Прим. авт .), которая говорила: От великого князя Русского к царю и к патриарху. Послал я к вам Пимена. Поставьте мне его в митрополиты. Его одного избрали на Руси, и кроме него иного не нашли».

Новый Вселенский патриарх Нил был избран только в июне 1380 года, то есть русские послы прожили в Константинополе около восьми месяцев. Когда наконец Вселенскую кафедру занял Нил, послы поспешили к нему со своей грамотой. «Явлена же была сия грамота всему собору, ее же прочитав царь и патриарх, отвечали Руси и рекли: С чего вдруг пишет русский князь о Пимене? А есть на Руси готовый митрополит — Киприан, его же прежде давно поставил пресвященный Филофей патриарх. Того и мы отпускаем на Русскую митрополию. Кроме же того иного не требуем поста вить».

Тогда русские послы прибегли к надежному средству решения дел — взяткам: «Рассулили посулы и раздавали и тем и другим, едва утолиша всех».

И патриарх назначил разбирательство.

Киприан тоже явился к патриарху, «прося получить помимо Киева и Великую Русь».

Вот тут-то москвичам пригодились бумаги с княжескою печатью. Они назанимали серебро в долг на имя великого князя у генуэзцев и мусульман под проценты, так как собранной со всей Руси казны на серьезное разбирательство явно не хватало.

Разобравшись, в чем дело, Киприан почти не защищается и не настаивает на своей правоте. Видимо, у него уже не осталось иллюзий относительно хода разбирательства и решения патриарха: «…и через несколько дней, придя в священный собор, он заявил, что пришел не для суда, а для того только, чтобы искать и получить, что назначил ему собор своим письменным деянием, если это окажется правильным; в противном случае он готов довольствоваться тою только частью, в которую поставлен, а от прочего уже отказался. Так он сказал и… тайно убежал, ни с кем не простившись».

Киприан знал, что византийские церковные каноны требуют личного присутствия на суде обвиняемого. То есть это бегство было попыткой сохранить за собой хотя бы литовскую митрополию.

Между тем патриарху поступил донос о том, что Пимен — подставное лицо (возможно, его автором был архимандрит Иван). Видимо, столь вопиющий факт смутил даже подкупленный собор. Возмущенный неожиданным обстоятельством патриарх Нил, призвав послов и поставив их перед собором, пригрозил произнести на них самое тяжкое и страшное отлучение. «Они же, треклятые, не убоялись Бога за содеянные ими обманы и не страшась отлучения, утверждали, что и слова и дела их правдивы, и в доказательство принимали отлучение на свои головы».

«Треклятые» — очень удачное определение для московских послов. Так и видятся их нахально улыбающиеся лица — мокрому дождь не страшен! Они уже преступили все запреты, нарушили все законы, поэтому угрозы купленного ими же патриарха Нила им просто смешны.