Ольга Гурьян - Ивашка бежит за конём

Эти слова её гордости непереносимы. На другое же утро позвала она двух прислужниц, спустилась с крепостной горы, городскими улицами прошла, направляется в предместье. Вот они идут, а прекрасной Пульхерии кажется, будто кто-то следом за нею идёт. Она шаг ускорила, и за ней шаги будто быстрей. Она медленней пошла, и шаги будто тише. Она оглянулась - идёт парень, высокий, жилистый. Камзол на нём рваный, суконные чулки на коленях продраны, голова не покрыта, волосы - будто сена копна. И несёт в руках две корзины с едой. Прекрасная Пульхерия отвернулась, идёт дальше, а тот парень не отстаёт, за ней следует. Она остановилась, говорит: - Как ты смеешь за мной идти? И прислужницы обе в один голос прикрикнули: - Как ты смеешь идти за госпожой супругой правителя? У парня нос длинный, с горбиной, у него на шее кадык, будто орех заглотал, проглотить не сумел. Он ещё раз глотнул, отвечает: - Я иду по улице. Прислужницы обе в один голос объясняют: - Он идёт по улице, госпожа. У парня глаза светло-голубые, будто незабудки выросли в тени или небо ранней весенней порой. Он смотрит на госпожу Пульхерию, глаз не опускает. - Как ты смеешь на меня смотреть? И прислужницы в голос: - Как ты смеешь смотреть на госпожу? - О, шёне фрау, прекрасная госпожа, я смотрю на рубец твоего платья. Прислужницы опустились на колени, торопливо расправляют подол платья. Прекрасная Пульхерия оглядела платье, ничего не замечает - ни пылинки, ни пятнышка, ничего платьем не задела, нигде не порвала. Она спрашивает: - А чем оно плохо? Парень поставил корзины наземь, говорит: - Криво скроено, неровно подшито. Я могу сделать хорошо. Она рассердилась, крикнула: - Ты бы лучше свои дыры залатал! Он пожимает плечами, говорит: - О, это? Дас ист никс - это ничего. Один сапожник не имеет одни сапоги. - Ах, так ты сапожник? - Я не сапожник, не шустергезеле. Я очень знаменитый мастер-портной. В мой город Бремен я лучше всех. Я шью платье самой госпоже бургомистерше. Одна маркграфиня посылает мне свою мерку, я ей вундершёнес платье шью. Прислужницы хихикают, прекрасной Пульхерии неловко. Она идёт дальше, больше не оглядывается. Они пришли к Сотану - посмотрели венец. Красота невообразимая, неописуемая - но ах как дорого! Прекрасная Пульхерия не решается покупать, отказаться неловко. Она говорит: - Откуда у тебя такой венец? Он краденый? - Не обижай меня, госпожа. Не нравится - не бери, но такие слова нехорошо говорить. Этот венец военная добыча. Этим летом после удачного набега я снял его с головы русской княжны. - Я с чужой головы не стану надевать, - говорит прекрасная Пульхерия и, не простившись, уходит. А там во дворе сидит этот парень у водоёма, железный котёл чистит. Вечером госпожа всходит на высокую башню, долго на полную луну смотрит. От луны по морю серебряная дорожка переливается, искрится, будто тяжёлый шёлк. Далеко-далеко, внизу под скалой, волны белой пеной ложатся на берег, снежный подол морского платья. А какие такие платья у бургомистерши, у маркграфини? На другое утро она зовёт двух прислужниц, спускается с крепостной горы, повёртывает в предместье. Она оглядывается через плечо - не идёт ли кто за ней. А никто не идёт. Одна из прислужниц говорит: - Какой красивый был этот молодой человек! Госпожа Пульхерия говорит презрительно, слова сквозь зубы цедит: - Я не понимаю, что ты за глупости говоришь! Вот приходит она к Сотану, говорит: - Я этот киевский венец возьму, так и быть. Но в придачу ты должен дать мне портного. Сотан удивляется - что за портной? - Такой жилистый, длинный, такой неумытый. Он вчера здесь чистил железный котёл. - Ах, этот бездельник? - говорит Сотан. Он хлопает в ладоши, зовёт слугу: - Приведи сюда немецкого раба. Прекрасная Пульхерия говорит: - Слушай, портной, ты сошьёшь мне платье. Только лучше, чем там своим графиням шил. А не угодишь мне, так есть у нас в крепости подземная тюрьма, каменный мешок. Там крысы отгрызут тебе нос.

Глава семнадцатая

А ИВАШКА БЕЖИТ, БЕЖИТ

В Кобякича доме пусто и тихо. Сам-то опять уехал в степь. У Параски руки ни к чему не лежат. По хозяйству распоряжается нехотя работы будто поменьше стало, а делать её некому. Кое-как всё идёт, спустя рукава. Ой, скучно! "И-а", - закричал осёл. - А не съездить ли нам в город? - говорит Параска. - У меня там подружка живёт. Десять лет не виделись, а может, ещё жива. Навестить её, что ли? Ивашка, почисть осла. Вон он какой лохматый стал. На таком в город показаться стыдно. Вот они едут в город. Параска на ослике, а Ивашка идёт рядом, ведёт осла за уздечку. Город от них часа за четыре ходьбы, а они едут все восемь часов без малого. Осёл иной раз побежит рысцой, Параску растряс, чуть наземь не сбросил. То вдруг упрётся, не хочет идти. Они его ласкают, уговаривают: - Идём, Серенький, идём, милый. Ах, да какой хороший и красивый. Ушки-то длинные, шёрстка-то шёлковая! Идём, хорошенький! Пошли, что ли! Вот приедем, я тебе морковку дам. Это ещё когда будет, а на горном склоне рыжие колючки пышно растут. Как ему не дать полакомиться? Ведь тоже живая тварь. Ивашка тянет осла за узду, а он всеми четырьмя ногами упёрся - и ни с места. Однако ж на заре они выехали, а вскоре после полудня увидели вдали город. А сперва только видят высокую скалу, увенчанную крепостными стенами. Поближе подъехали, там по всей долине цветут сады и ручьи журчат. Домики встречаются всё чаще, народу по дороге всё больше. Идут и едут в обе стороны. В ином месте так густо прут, едва меж двух повозок протиснешься. Ослик присмирел, послушно идёт, только длинные уши вздрагивают. Вот и в город въехали. Улицы камнем мощённые. Конские копыта цокают, колёса скрипят, вода в фонтане плещет, людской гомон громче морского прибоя. Параска чего-то кричит, Ивашка её не слышит. Она с седла нагнулась, пальцем ткнула его в плечо: - В этот проулочек заворачивай. Здесь, помнится, подружка живёт. Они в одну, в другую калитку покричали, нашли подружкин дом. - Ой, ты ли это? Постарела-то как! Я б тебя на улице и не признала! - Ой, и ты не моложе стала! Ишь, вширь раздалась! Обнялись, целуются, уж не чаяли, что свидеться придётся. Подружка хлопочет. Накрывает на стол, в погреб сбегала, по дому мечется. Параска достаёт из корзинки белую курочку-хохлатку, гостинец привезла. Они стрекочут, как сороки, друг дружку перебивают, вспоминают старые годы. Ивашка сидит на приступочке, ему сушёные фиги дали. Со своей смоковницы плоды - таково сладкие! Он поел, облизал пальцы, ему больше нечего делать. Он просит: - Тётка Параска, можно мне пойти погулять? - А пойди, пойди, только не потеряйся, город-то большой, незнакомый. Подружка кричит ему вслед: - Обратно пойдёшь, примечай - где большая смоковница, тут мой дом. Выше, раскидистей моей смоковницы во всей Сугдее не найти. Её издали видать, не заблудишься. - Далеко не ходи, - говорит Параска, - скорей возвращайся. Нам бы ещё засветло вернуться домой. - Я скоро, - говорит Ивашка. Он идёт по городу, по большому, по незнакомому, а по сторонам не смотрит и под ноги не глядит. Его взор устремлён вверх, на крепость. Венцом вьётся крепость вокруг всей горы, вздымается к вершине скалы, там высокая башня на все четыре стороны света смотрит. С той башни за море видать, за туманы, за облака, за водную гладь, за бурные валы, до того, до отдалённого берега, где Царьград по краю земли. Ивашка под ноги не смотрит, а камни-то неровные. Многими столетиями по ним ступали, они износились, стёрлись, скользкие. Где ребром торчат, где вовсе ямка, а где ямка, там лужа. Ивашка споткнулся, чуть в лужу не угодил, а его подхватывает чья-то рука. - Господин Гензерих! - Ивашка, мейн либер кнабе, мой милый мальчик, как ты живёшь? Ивашка открыл было рот ответить, а господин Гензерих ему говорить не даёт, спешит про себя рассказать. - О! Я живу очень хорошо, зер гут! Я живу в крепости, во дворец. Он Ивашку одной рукой обнял за плечи, другой рукой машет, хвастает: - Я теперь очень важный человек! - А как же ты от Сотана ушел? - Фуй, Сотан грязная свинья. Я уже давно у него не живу. Я уже всю зиму у него не живу. Меня выкупила госпожа супруга правителя, эйне вундершёне фрау. Я ей вундершёне платье шью. Одно платье, два платье, очень много платье. Зер филь - очень много. - Так ты больше не купец теперь? - О нет! Я лучше. Они идут в гору. Крепостные стены над ними нависли. От них тень и прохлада. У подножия фонтанчик, тонкой струйкой льётся вода. Ивашка нагнулся, ловит воду ртом. - Вода невкусно, - говорит господин Гензерих, - я лучше дам тебе пить вино. У меня есть дома дорогое вино. - Ну уж нет, - говорит Ивашка, - я твоё вино не стану пить. Один раз попил - учёный. Господин Гензерих хохочет, сквозь смех едва выговаривает: - О, это было, это прошло. Не надо помнить. - Нет, - говорит Ивашка, - я с тобой не пойду. Давай здесь простимся. Меня уже ждут давно, наверное. - Простимся! - повторяет господин Гензерих. - Ауф иммер - навсегда! - И на глазах у него, на голубых, на белёсых, большая слеза, будто пузырь. - Зачем навсегда? - говорит Ивашка. - Может статься, опять повстречаемся. - Ниммермаль! - говорит господин Гензерих. - Никогда! Ивашка не поймёт, что так, да почему и с чего бы у господина Гензериха такой торжественный вид. Господин Гензерих махнул рукой, господин Гензерих говорит: - Я уезжаю! Ауф иммер - навсегда! - А далеко ль? - В Царьград! Госпожа супруга правителя - она уезжает и берёт меня. Я буду ей ещё много платья шить в городе Царьград. - В Царьград? Ох, господин Гензерих, в ноги тебе поклонюсь, возьми меня в Царьград! Мне очень туда надо. Вспомни, как мы от Днепровских порогов в ладье в Царьград бежали, да не пришлось достигнуть. Тебе бы тогда без меня не спастись. Возьми меня! Слёзно прошу. Господин Гензерих морщит свой длинный нос, говорит: - Зачем? - Повернулся, идёт к крепостным воротам. А Ивашка бежит, бежит за ним, слёзно умоляет: - Возьми меня, возьми меня, что тебе стоит! Господин Гензерих остановился, подумал, ударяет себя в грудь, говорит: - Я теперь очень важный человек. Я скажу госпоже, она для меня сделает всё - аллес! Он берёт Ивашку за руку, они входят в крепость.