Иса Гусейнов - Судный день

Фатьма уходила вверх по косогору, унося с собой его силу, его волю, обретенную было уверенность в себе.

8

Перед воротами новой резиденции Фазла стоял на огне большой медный казан, в котором варились горные травы, сильный и бодрящий запах которых, действуя, подобно эликсиру, должен был напомнить каждому, что и во времена бесконечных погромов и кровопролития красота жизни непреходяща и непобедима и что мать-природа живет по своим мудрым законам, дабы пришелец вошел к Фазлу умиротворенным, с покойной душой и ясной головой. У ворот стояли мюриды, в обязанности которых входило встретить пришедшего и расспросить о целях прихода к Фазлу.

Ни сильный запах трав, ни приветствия мюридов не отвлекли Насими от мрачного состояния души; перед глазами у него стояло изменившееся лицо Фатьмы, а в ушах звучало: "Мы не увидимся больше. Прощай!" Он вошел в ворота и, проходя по длинному, освещенному масляными светильниками коридору, ведущему во двор заброшенного караван-сарая, остановился, напоровшись, как на шип, на укоризненный взгляд Юсифа.

Вместо принятого у мусульман приветствия "салам" и ответного "алейкума-салам" хуруфиты обменивались при встрече словами "Анал-Хакк" и "Фазл-Хакк", потому что человек, сказавший некогда "Да будет вашим словом "салам" и введший в обиход приветствие "салам" - "мир", в течение двадцати трех лет разил народы мечом, обесценив тем самым слово "салам", и хуруфиты, считая его неискренним, если и обменивались им вынужденно на людях, то меж собой строго держались приветствия "Анал-Хакк".

Насими и Юсиф обменялись принятым в их среде приветствием, и вслед за этим между ними произошел разговор, который определил их взаимоотношения в будущем.

- Позови Фатьму, - сказал Насими. - Я не предстану перед Устадом, не переговорив с ней.

- Вы уже поговорили, - ответил Юсиф. Черты его побледневшего от пыток лица обозначились еще резче. Насими просительно склонил голову:

- Прошу тебя, Юсиф.

- Она не придет, если даже я позову ее.

- Но почему?!

- Ты отмечен печатью несовершенства, - ответил Юсиф, и в лице его проступило хорошо знакомое Насими выражение беспощадности.

- Откровенность моих проповедей и прямота моих речей еще не свидетельство моего несовершенства! - вспыхнув, сказал Насими. - Я не стал перечить халифам два года назад и отправился странствовать, прошел испытание, ходил на намаз, вывел Фазла из батина (Батин - дословно: нутро Людей, ищущих в Коране "внутренние" - тайные мысли, запрещенные шариатом, называли батинитами - ред.) и спас его от угрозы ареста. Что еще я должен сделать, чтобы стать достойным любви наследницы духа?

- Выход из батина временный. Никакой пользы твой намаз не принес. Ты раскрыл шаху наши тайные замыслы и дал понять, что подданные вышли из-под его власти. Он уничтожит нас!

Когда они прощались в Шемахе, Юсиф был совершенно иного мнения, в его глазах сверкала радость победы. Что же случилось, что послужило причиной такой разительной перемены?

- Твоя смелость зачаровывает, - предупреждая вопрос, объяснил Юсиф. - И я, и Махмуд - мы были восхищены твоей речью у шаха, твоей безоглядной отвагой. Но по зрелом размышлении поняли, что ты говорил непродуманно. Твой намаз принесет нам горе!

Насими спросил быстро:

- Фазл тоже так думает?

Юсиф отвел взгляд.

- Фазл встретит тебя как совершенного, как халифа и ученого! - заверил он Насими с коротким смешком. - По просьбе шаха Амин Махрам прислал к нам новых людей - главу купцов гаджи Нейматуллаха и друзей его, любителей вина и женщин. Они сидят сейчас у Фазла и, вместо того, чтобы слушать проповедь, пьют вино. Резиденция полна невежд! Завтра, того гляди, прибудут вельможи шаха, а послезавтра явится он сам с войском и уведет с собой Фазла. Вот плоды твоего намаза! - Юсиф задыхался, лицо его пошло красными пятнами.

Насими с сожалением посмотрел на него.

- Ты в истерике, Юсиф, ты подозрителен и болен. Амин Махрам предан Фазлу, и если он послал в резиденцию гаджи Нейматуллаха, то, значит, так надо. И если завтра прибудут вельможи, то и они, выслушав Фазла, приобщатся к учению. Что же касается войска, то во главе его стоят Гёвхаршах и багадуры, приверженцы Фазла, и оно для нас не опасно.

- А Ибрагим?

- Ибрагиму мы обещали тебризский трон, - отвечал Насими. - Стать правителем "страны пятидесяти городов", как он называет Азербайджан - его заветная мечта. И никто иной, как я убедил его в том, что oн достигнет ее, вверившись программе Фазла. Вот плоды моего намаза! Позови Фатьму!

Юсиф не шевельнулся. Глядя в сторону, сказал коротко:

- Отлучение остается в силе!

Насими задрожал от гнева.

- Это не отлучение, это - насилие!

Не вымолвив больше ни слова, он прошел коридором и вышел во двор, большой, как во всех ширванских караван-сараях, с бассейном посреди и с каменным тротуаром и колоннадой вокруг бассейна. Гости сидели на коврах и паласах, расстеленных на круговом тротуаре, мюриды - на голом тротуаре.

Взор Насими туманился, перед глазами заколебались огни светильников. Влюбленный всем, жиром двадцатипятилетнего сердца в Фазла, в его учение, в наследницу его духа, сильный этой любовью и ею же раненный, тяжко переживающий жестокую непримиримость Юсифа, сейчас, услыхав со всех сторон "Насими! Сеид!" и самый родной на свете голос, произнесший давно забытое "Свет очей моих", он воспрянул духом...

На вопрос: "Каков образ Фазла?", который постоянно задавали Насими на меджлисах и потом в странствиях, он неизменно отвечал: "Облик Фазла неописуем". Насими не имел права отвечать иначе, чтобы не навести на след укрывающегося в подполье Устада. Кроме того в ответе содержался намек на вечную, безначальную и бесконечную сущность Фазла, и в добавление к нему Насими мог сказать лишь то, что лицо Фазла, вобравшее в себя черты всех совершенных людей, было создано, подобно Фазлу-Хакку, задолго до рождения и будет жить вечно. И только тем, кто, завершив первоначальный этап обучения, собирался пред очи Дильбера и Яри-Пунхана, Насими приоткрывал тайну: "Посмотрите мне в лицо - узрите лицо Фазла". И это было чистейшей правдой. Они походили друг па друга овалом лица и, бледностью, переходящей в янтарную желтизну, ростом и телосложением, даже впалой грудью и узкими плечами. Даже в людях, заведомо знавших, что это не отец и сын, такое разительное сходство вызывало сомнения. Разницу составляли лишь глубокие морщины па лице Фазла, образующие как говорили мюриды, "узор мудрости".

- Свет очей моих! Мне вовек не забыть твоей победы, свет очей моих! говорил Фазл, идя навстречу Насими, который, едва сдерживая слезы счастья и признательности, с сыновней нежностью бросился в объятия Устада.

Но это была встреча не отца с сыном и не учителя с учеником.