Иса Гусейнов - Судный день

Если бы ему пришлось поодиночке поднимать всех своих мюридов, то он потратил бы на это всю ночь до утра, до тех пор, пока не поднимет последнего, но с пути своего не свернул бы, это было всем ясно.

Но вдруг кто-то с силой и даже грубо схватил его за руку. Фазл, замерев, оглянулся и увидел Насими.

То обстоятельство, что Насими после событий на Куре и на Кюрделеме, не присоединился к мюридам и не пошел со всеми на сход, подтвердило мысль Фазла, что он выше преходящих забот, и укрепило его надежду на любимого ученика.

Фазлу было ведомо, что когда халифы обнародуют сбой сговор с союзниками, то мюриды, поверив, что большая война приведет к созданию Царства справедливости, пойдут за ними, и судьба каравана, сосредоточенная до сих пор в Ширване, вокруг Всадника вечности и Высокоименитого, будет решаться не здесь, а в Анкаре, в резиденции гаджи Байрама Вели. Поручая Насими дервишество в Рум, Фазл, по существу, вручал ему судьбу каравана, хотя и назначил выразителем воли Хакка досточтимого мовлану Таджэддина. Проникнув в резиденцию гаджи Байрама Вели, Насими данной ему способностью проникать и в суть людей обнаружит и выявит подлинные цели анкарского суфия и отвратит от него халифов, и, вернув караван на истинный путь, встанет во главе его. Одно беспокоило Фазла, что Насими по своей неосторожности и безмерности, узнав о сдаче, бросится один на встречу с Высокоименитым и снова угодит в руки шейха Азама.

На берегу реки Кюрделем Фазл делился своими мыслями о Насими с Гусейном Кейа. "Не со мной, а с ним должен связать свои надежды отныне Высокоименитый, а первым условием преданности Амина Махрама должна стать охрана Сеида", говорил Фазл Гусейну Кейа, надеясь, что он успеет еще повидать Насими, чтобы с глазу на глаз внушить ему важность возложенных на него задач и уберечь от неосторожности.

Когда все упали на колени, один человек остался стоять во весь свой рост. Это был Насими. Он стоял над распростершейся на земле Фатьмой, как над покойницей. В темных, как ночь, глазах его кипели гнев и протест. Взгляд его, перебегая с Фатьмы на павшую ниц толпу, с Фатьмы на Фазла, остановился наконец; Насими смотрел на Устада, как на убийцу.

Обернувшись, чтобы посмотреть, кто схватил его за руку, Фазл встретил тот же взгляд и услышал страшное обвинение.

- Не любовь наша превратилась в болезнь, Устад, а безжалостная воля Хакка, породившая столько горя и страданий! - сказал Насими, и слова его обдали лицо Фазла жаром.

Фазл даже отступил на шаг. Он сам всегда понимал, что безжалостная и бесчеловечная воля Хакка - это вынужденное средство противостоять миру гнета и тирании - сама может перейти в тиранию, но то, что Насими назвал это болезнью, больно ударило его, за сердце задело.

- Свет очей моих, и ты обвиняешь меня?! Разве, без тебя мало обвинителей? Свет очей моих! - сказал он дрогнувшим голосом.

Но Насими в гневе своем был неукротим.

- Посмотри на эту несчастную, наследницу вечного духа! Не по твоей ли вине она так больна и жалка?! Посмотри на своих мюридов! На меня, наконец, посмотри! Мы стремились походить на тебя даже желтизной своих лиц, потому что были страстотерпцами за великую любовь! Во имя чего наши муки сейчас, Устад? Как мне не упрекать тебя, если ты так упрямо идешь на смерть и не видишь спасения ни в чем, кроме самопожертвования?

Нет, не все он, очевидно, сказал им. Опустив голову, Фазл начал говорить, и слова его падали словно бы в безлюдное безмолвие ущелья, не нарушаемое даже дыханием.

- Не на смерть я иду, сын мой. Я иду на важное дело. На счастливое дело.

- Ты идешь на смерть! - крикнул Насими. - Я тотчас уразумел, что встреча в назначенном месте и намаз перед Высокоименитым означают твою сдачу! Обезопасить же Дива ты намерен своей смертью!

Мюриды поднимались и все теснее обступали Устада с его любимым учеником.

- Насими прав! Ни для кого уже не тайна, что ты идешь на верную смерть! сказали они.

- Не надо словопрений, Устад! Вернись в безопасное убежище! - сказали они.

- Объяви День Фазла! Призови нас к самопожертвованию! Позови союзников! сказали они. Фазл огляделся в волнении.

- Дети мои! Я верно называю это дело счастливым! Оно должно свершиться, дети мои! Я должен идти, даже если впереди смерть! - сказал он. - Ибо не мною началось, не мною кончится. Умер Джазидан (Джавидан - основоположник движения сопротивления халифату (IX в.) - ред.) - вечный дух пробудился в Бабеке, умер Бабек - дух явился в Гусейне Халладже! После гибели Гусейна Халладжа - в ахи Фаррухе, после Фарруха - в шейхе Низами, а после Низами - в шейхе Махмуде (Шейх Махмуд Шабустари - знаменитый на Ближнем Востоке философ-пентеист (XIII в.) - ред.). Цепь наша не мною началась, не мною и кончится. Я лишь звено Великой цепи. Сегодня высший дух во мне, завтра объявится в другом. Вы забыли эту великую истину! И если нет выше славы, чем смерть во имя сохранения Великой цепи, то почему я не могу сам распорядиться своей судьбой? Повелеваю: сойдите с пути моего!

Мюриды вокруг заволновались.

- Не сойдем, Устад! Твоя смерть - это наша смерть! - сказали они.

- Мы не хотим безопасности ценою твоей жизни! - сказали они.

Фазл попытался перекричать их.

- Но я ведь не на смерть иду, дети мои! - воскликнул он. - Как это похоже на Насими: назвать каплю морем, а дождик - грозою. Я не отрицаю, что путешествие мое небезопасно. Очень возможно, что по прибытии я окажусь в темнице. Кто из моих дервишей, творивших намаз перед правителями, не знает, как это бывает? На пути к единству, темница - вещь обычная. А в шемахинской темнице я смогу часто видеться с Высокоименитым, с Амином Махрамом, багадурами, с Дервишем Гаджи, учеными и купцами и держать связь с теми, кто имеет доступ в армию Дива. А связь с армией Дива - вопрос судьбы нашей, дети мои! Вам известно, что Див обеспокоен приближением Тохтамыша и связывает это с активностью наших союзников. Раис Юсиф не зря так часто поминает Ильдрыма Баязида. Мои халифы связаны с Румом, и Див, несомненно, знает о том и ждет одновременного нападения Тохтамыша, Ильдрыма Баязида и нашего. И, конечно же, полагает, что и я поставил себе целью большую войну. У меня есть основания так говорить. Мовлана Махмуд сказал мне, что в Белом шатре теперь только и разговоров, что обо мне. Услыхав же, что я в темнице, Див успокоится на наш счет и немедля вступит в войну с Тохтамышем, после чего, если останется жив, года на полтора-два лишится военной силы, не сможет воевать и вернется в Самарканд. А что может быть для нас лучше этого? За полтора-два года мы с помощью Очага Хакка в столице и Ключа к дверям Дива приобщим к истине влиятельных военачальников Дива, может статься, и его наследников! Да, Дети мои, я сказал - наследников. Будь здесь мовлана Махмуд, он поведал бы вам о плодах своего намаза перед наследниками Дива, о том, как они отчаялись от непрерывных войн и как жаждут истины! Знайте же, что "Джавиданнамэ" делает свое дело и в армии. И помните, что век Дива недолог. Война уже съела его нутро, он близок к концу. В нем самом произойдут перемены. Нужно терпение, дети мои, терпение и еще раз терпение! Запаситесь терпением, а я в стане врага, переделав нутро Высокоименитого, с его помощью буду влиять на Дива. И отпадет тогда нужда в войне, и наступит день, когда я снова вернусь к вам.