Сергей Бородин - Молниеносный Баязет (Звезды над Самаркандом - 3)

Настал последний вечер, когда и эти арабы, и люди Тимура вместе ели один и тот же хлеб. Хамид и Ар-Рашид тоже сели среди спутников.

Хамид:

- Завтра расстанемся: вам в Иерусалим, нам в Дамаск.

Многие заспорили:

- Зачем это вы? Пойдемте с нами!

- Указ Повелителя Вселенной.

- О, Указ?.. От Повелителя!

Каирские мамлюки, обжившиеся за это время среди завоевателей, то выглядывали себе на подносах куски печеной баранины, то, воздымая руки, измазанные салом, славили великодушие Тимура:

- Еще бы! Столь жесток со всеми, кто против; столь щедр с нами! Вот не попомнил зла: отпускает нас домой. Отпускает со всеми вьюками. На вьюки даже не позарился. Великодушен, щедр.

Ар-Рашид быстро переводил на джагатайский эти слова: вот, мол, сами арабы славят Повелителя. И мамлюки, довольные, как скоро и так твердо слова их превращаются в речь на незнакомом языке, повторяли снова и снова:

- Великодушен и щедр!..

Славословили Тимура в благодарность за пощаду и уже забывали, что эту пощаду им выслужил у Тимура Ибн Халдун.

В молчании и раздумье историк сидел за общей трапезой.

Ночь прошла как всегда в ханах. Во дворе фыркали, взвизгивали лошади. Урчали и тяжело стонали верблюды.

Под навесом вповалку спали путники. То тяжело храпя, то со стоном просыпаясь. Кто-то вскакивал, напуганный сновиденьем, где какая-то темная сила тяжело наваливалась на караван. Как хорошо было очнуться: караван цел, опасность не грозит, а все, что сквозь сон вспоминается тягостной явью, осталось позади. Сон светел, и путники, причмокивая от услады, от истомы, засыпали опять: тяжкий мир пройден. Последняя ночь в том тяжком мире, где человек не властен над своим завтрашним днем.

Еще не забрезжил свет, когда набожные люди уже встали к первой молитве.

С молитвы и начался новый день.

В хане сошлось много караванов. Одни, дойдя сюда, узнав о гибели Дамаска, останавливались, чтобы со всеми поклажами уйти назад, пока целы. Другие, развьючившись, ждали вьюков на обратный путь. Иные шли своим путем в сторону моря. На Дамаск ни один караван не шел: никто не хотел везти туда свои товары, опасались грабежей, расправ.

Невдалеке от хана, под искривленными, узловатыми от давности сучьями и ветвями дубов, на голой утоптанной земле, у водопоя, толпились люди, одни хлопоча, другие, споря между собой, торгуясь или в чем-то клянясь, седлали или переседлывали лошадей.

После лошадей к длинному каменному желобу допустили ослов, глядевших на утреннее небо кроткими таинственными глазами. Часто моргая, они то пили, то прислушивались, как вода текла мимо возле их шерстистых губ.

Нух помог Ибн Халдуну перенадеть шерстяной дорожный бурнус, когда подошли Хамид с Ар-Рашидом.

Хамид объяснил, что им пора в Дамаск, а Ибн Халдун может здесь сам нанять себе караван.

Ибн Халдун, устало взирая на них, успокоил Хамида:

- Вы это, когда ужинали, уже сказали. Со мной заговаривали караванщики. Верблюды есть, я нанял. Лошадей ищут.

Хамид:

- Подошло время. Нам назад. Вам дальше.

- Да, подошло время, - ответил Ибн Халдун, еще не зная, что сулит расставанье: не вздумал ли Тимур вернуть его?

Хамид, вытягивая что-то из своего длинного рукава, кланялся:

- Повелитель Вселенной указал передать вам это и велел сказать: "Нехорошо будет, если покинете нас, не получив с нас долг наш".

Ибн Халдун смотрел на протянутый ему пестрый кисет.

- Что тут?

- Это расчет за мула!

- Какого мула?

- Купленного у вас Повелителем Вселенной. У него в тот день не оказалось денег.

Ибн Халдун быстро высыпал на ладонь немногочисленные теньги и заглянул в опустевший кисет.

- Это за моего мула?

- Вашего, облюбованного Повелителем.

Ибн Халдун рассердился:

- Мой мул на любом базаре стоит впятеро дороже! Разве Повелитель считает моего мула дешевле простого осла?

- Повелитель не указывал мне торговаться с вами.

Ибн Халдун молча засунул кисет за пазуху.

Под его сердитым взглядом Хамид поднял ладони:

- Я клянусь: сколько сюда положено, столько и передано вам. Помилуй бог, я ничего не взял отсюда.

- Но почему он ценит так дешево моего мула?

Хамид повторил:

- Мне не было указано торговаться с вами.

Заслонив Хамида, сказал Ар-Рашид:

- А может, он вспомнил, сколь мало ценили вы его посла, когда Баркук в Каире его убил, вот и поскупился.

- Не я убивал!

- Вы тогда стояли возле султана.

- Стоял.

- И вы тогда, как и теперь, были главным судьей Каира.

Ибн Халдун смирился: значит, с самого начала Тимур знал, что Ибн Халдун стоял возле султана, когда убивали посла! Не затем ли он так часто посылал Ар-Рашида на глаза Ибн Халдуну? Напоминать! А может быть, он для наказания выманил тогда историка из Дамаска? А потом передумал?..

Ибн Халдун строго напомнил переводчику:

- Аллах один знает меру щедрости и меру милосердия.

- Истинно.

Они постояли, не глядя друг другу в глаза: ведь Тимур не мог бы узнать, был ли тогда в Каире и где стоял в тот день Ибн Халдун, если бы не этот один-единственный очевидец - Ар-Рашид.

Ибн Халдун отошел, ничего не сказав.

Ар-Рашид ушел, недобрыми глазами глянув на мамлюков: ни с кем из них уже не придется встретиться, каждый уходил в свою сторону, в свой мир.

Ибн Халдун впервые придирчиво выбрал себе самого красивого из арабских коней, нанятых на дальнейший путь.

Велел заседлать коня золотым седлом Тимура. Взял бирюзовую плетку. Халата не надел, но из своих бурнусов выбрал лучший и встал во главе каравана, чего тоже никогда не делал.

Так, впереди всех, празднично и счастливо он тронулся из страны, разоренной нашествием, в страну, которой владел султан Фарадж.

Тимуровы люди, теснясь, смотрели на этот независимый выезд.

Недолго пройдя, караван встретил стражу арабов.

Узнав верховного судью Каира, наставника султана, стража, суетясь и заискивая, сопровождала его до ближайшего постоялого двора.

Здесь устроились на ночлег.

Ибн Халдун распоряжался добродушно, но твердо.

На рассвете он поднял караван, торопя всех:

- Началась наша дорога. Скорее! Домой!

Каменистая безутешная дорога. Выжженная, выветренная. Она пролегла еще до финикийцев, еще до времен Ассирии.

Не было на обетованной земле ни бродяги, ни пророка, который не прошел бы этой тропой, возле этих серых, зеленоватых камней, кое-где покрытых лишаями.

Праотцы-кочевники, купцы, садоводы, воины и цари смотрели на очертания этих гор, на жесткие холмы пустыни, на русла иссякших рек, на реки, где по берегам теснятся сады или снова торжествует пустыня, где из-под песка, как костяки погибших караванов, высовываются мраморы былых стен, колонны покинутых храмов.

Фараоны, бывало, проходили здесь - высоколобый Тутмос и толстогубый Рамзес. Вавилонский Навуходоносор и пророк Моисей. А позже Иисус с его апостолами, римские императоры на золотых колесницах, и еще позже порывистый, вдохновенный Мухаммед, посланник аллаха.