Генрих Иоффе - Трест: легенды и факты

9 мая 1927 г. в рижской эмигрантской газете “Сегодня” появилась заметка под интригующим названием “Советский Азеф”. В ней сообщалось о бегстве из Москвы в Гельсингфорс некоего Стауница-Опперпута, на протяжении нескольких лет связанного с действовавшей в советском подполье монархической организацией. Но теперь Стауниц-Опперпут утверждает, что она была ничем иным, как… ловушкой для монархической эмиграции, созданной ГПУ.

Через неделю, 17 мая, в той же “Сегодня” откликнулся сам Стауниц-Опперпут. Он писал, что с 1922 г. состоял секретным агентом контрразведывательного отдела (КРО) ГПУ и в качестве такового являлся одним из главных действующих лиц гэпэушной ловушки, так называемой Монархической организации Центральной России (МОЦР), кодовое название – “Трест”. “Тресту”, утверждал он, удалось глубоко внедриться в самые высокие политические круги русской эмиграции правого толка и в значительной степени контролировать ее. Более того, люди “Треста”, действуя через некоторые эмигрантские элементы или напрямую, сумели установить связи с разведками и генштабами ряда европейских стран и нередко вводили их в заблуждение с помощью дезинформирующих материалов.

Письмо вызвало среди русских эмигрантов-монархистов нечто, подобное шоку. Когда потихоньку шок стал проходить, эмигрантскую прессу “прорвало”. Одни газеты не без злорадства напоминали, что уже давно высказывались подозрения в “гэпэушном” происхождении “Треста”, в его “советском азефстве”, и вот теперь все это, наконец, подтвердилось. Другие уверяли, что разоблачение Стауница-Опперпута как раз и есть какая-то новая ловушка ГПУ. Третьи утверждали, что представление о “Тресте” как капкане ГПУ – ложно, что ГПУ “промахнулся”, что в “Тресте” было много “искренних патриотов, которые кровью запечатлели верность белым идеалам”. По этой версии выходило, что чекистский “Трест” был как бы “крышей” для реальной контрреволюционной организации.

Чем же был “Трест” на самом деле? И кто такой этот Стауниц-Опперпут? Здесь надо вернуться на шесть-семь лет назад, чтобы ухватить конец той веревочки, которая привела Опперпута к Борису Савинкову, а от него – в ГПУ…

Подробно рассказывать о Савинкове нет нужды. О нем написано много. Этот человек прямо-таки демонизирован в исторической и художественной литературе, в кино. Он был среди тех, кто стоял во главе эсеровского террора начала XX века, после революции 1905 г. он – эмигрант, журналист и писатель. Когда пала монархия, вернулся в Россию, стал фронтовым комиссаром, а затем – фактическим военным министром Временного правительства. В Гражданскую войну вел активную боевую работу против большевизма. Восстание в верхневолжских городах 1918 года – его рук дело. Потом – у Верховного правителя А. Колчака. Когда к концу 1919 г. белые повсюду стали терпеть поражения, Савинков находился за границей в составе Русского политического совещания, представлявшего Белую Россию на Версальской мирной конференции…

В январе 1920 г. Савинков получил письмо от Ю. Пилсудского, своего старого, еще школьного, товарища (Савинков родился и вырос в Варшаве), а теперь “начальника Польского государства”. Пилсудский предлагал Савинкову обосноваться в Польше. Было очевидно: предстоит война Польши с Советской Россией (она действительно началась в марте 1920 г.).

Прибыв в Варшаву, Савинков летом 1920 г. создал Русский политический комитет и тогда же получил согласие польских властей на формирование русских воинских частей (было указано, что все расходы будут зачисляться в долг России). Дело это оказалось довольно “тонким”. Савинков еще не порвал с Белым движением, которое теперь представлял генерал П. Врангель, все еще удерживавший Крым. Савинков должен был с ним считаться. Между тем, Врангель с подозрением смотрел на Польшу, чьи захватнические планы шли в разрез с белым лозунгом единой и неделимой России, и к формированию русских войск на польской территории относился без одобрения. С другой стороны, поляки, усматривавшие во Врангеле “реакционность”, опасались полного подчинения ему “своей” русской армии. И этого Савинков не мог, конечно, не учитывать.

Тем не менее политические коллизии все же отходили на второй план перед общим движущим мотивом: борьбой с большевизмом. Однако участвовать в войне с Советской Россией русским войскам, создаваемым в Польше, не пришлось. Их формирование в основном было закончено в октябре 1920 г., как раз тогда, когда поляки и большевики согласились на перемирие (мир был заключен в марте 1921 года в Риге).

Сформировались два крупных отряда, общая численность – 25 тысяч штыков и сабель. Один находился под командованием генерала С. Булак-Балаховича, другой – под командованием генерала Б. Пермикина (по другим источникам – Перемыкина). По условиям перемирия войскам Балаховича и Пермикина следовало покинуть Польшу. Но на совещании Русского политического комитета решено было военные действия продолжать “на свой страх и риск”.

Булак-Балахович назвал свое воинство “Народной демократической армией”, себя объявил демократом, не подчиненным белому генералу Врангелю. Пермикин же, напротив, заявил, что подчиняется не полякам и даже не Русскому политическому комитету, а главкому Врангелю. Врангель присвоил пермикинцам имя 3-ей армии. Савинков впоследствии писал, что если балаховский отряд был анархическим, то пермикинский – монархическим, и утверждал, что Русский политический комитет не в состоянии был оказывать существенного воздействия ни на Балаховича, ни на Пермикина. Это не совсем так. Формирование русских вооруженных сил в Польше шло под политическим главенством савинковского Политического комитета. Обеспечивая Пермикину движение на Украину, в направлении Черкасс, Савинков установил связь с Петлюрой, а в рядах “демократической” армии Булак-Балаховича, двинувшейся в Белоруссию, в направлении на Мозырь-Гомель, сам пошел “добровольцем”.

Пермикинская 3-я армия действовала недолго. В ноябре 1920 г. Врангель эвакуировал войска из Крыма и Пермикин ушел в Польшу. Более удачным оказался рейд Балаховича. Его “Народная демократическая армия” дошла до Днепра. Но и она к началу декабря 1920 года вынуждена была отойти за польскую границу. В Польше оба отряда были интернированы в концентрационные лагеря. “Перемыкинщину” и “балаховщину” Савинков позднее назвал “последней ‘белой’ попыткой свержения коммунистической власти”.

Белая Россия уходила в эмиграцию. Демократические (левые) круги эмиграции все больше склонялись к мысли о том, что военный путь борьбы исчерпал себя, что отныне ставку надо делать на антибольшевистские силы внутри самой России, даже на самоизживание большевизма.