Сергей Волков - Статьи

На постулатах национал-большевизма, которые удалось внедрить в общественное сознание, и базируется, в сущности, современное восприятие компартии, обеспечивающее ей заметную популярность. Постулаты эти сводятся к тому, что: 1) коммунизм есть органичное для России учение, 2) коммунисты всегда были (или, по крайней мере, стали) носителями патриотизма и выразителями национальных интересов страны, 3) ныне они — «другие», «перевоспитавшиеся», — возглавляют и объединяют «все патриотические силы» — и «белых», и «красных» (разница между которыми потеряла смысл) в противостоянии с «антироссийскими силами», 4) только на основе идеологии «единства советской и досоветской традиции» и под водительством «патриотического» руководства КПРФ возможна реинтеграция страны и возрождение ее величия.

Национал-большевизм, протаскивающий советско-коммунистическую суть в национально-патриотической упаковке, имеет гораздо большие шансы быть воспринятым неискушенными в идейно-политических вопросах людьми, чем откровенно красная проповедь ортодоксов, и представляет на сегодняшний день пока более перспективный тип национализма, чем «новый русский национализм», с которым он в отдельных аспектах схож. Родоначальником национал-большевизма является, конечно, Сталин — такой, каким он становился с конца 30–х годов и окончательно заявил себя в 1943–1953 гг. Режим этого периода был первым реально-историческим образчиком национал-большевистского режима. В дальнейшем национал-большевистское начало присутствовало как одна из тенденций в среде советского руководства. После Сталина патриотическая составляющая была выражена слабее, у нынешних национал-большевиков она представлена значительно сильнее, но все равно речь идет лишь о степени, о градусе «патриотизма» одного и того же в принципе режима.

В рассуждениях об «органичности» для России коммунизма и социализма существуют два подхода. В первом случае теория и практика советского коммунизма подаются (благодаря практически всеобщей неосведомленности в исторических реалиях) как продолжение или возрождение традиций «русской общинности и соборности», преданных забвению за XVIII–XIX вв., т. е. сам коммунизм выступает как учение глубоко русское, но, к сожалению, извращенное и использованное «жидами и масонами» в своих интересах. Во втором — «изначальный» коммунизм признается учением чуждым и по замыслу антироссийским, которое, однако, «пережитое» Россией и внутренне ею переработанное, ныне превратилось в истинно русское учение, — т. е. в этом случае «извращение» приписывается прямо противоположным силам и носит положительный характер. Но в любом случае ныне именно коммунизм объявляется «русской идеологией». Такое понимание роли коммунизма в российской истории логически требует объявление носителем его (до появления компартии) православной церкви, а очевидное противоречие, заключающееся в хорошо известном отношении к последней советского режима, списывается на «ошибки», совершенные благодаря проискам враждебных сил (а ликвидация патриаршества и секуляризация церковных земель в XVIII в. — как закономерное деяние «враждебного всему русскому» петербургского режима). Поскольку же к настоящему времени ошибки преодолены, а происки разоблачены, ничто не мешает православным быть коммунистами, а коммунистам — православными. Вследствие чего противоестественное словосочетание «православный коммунист» стало вполне привычным.

Центральное место в этой идеологии занимает «державность». Естественно, с замалчиванием того обстоятельства, что советско-коммунистическая «державность» начисто исключает российскую. Пока была Россия, не могло быть Совдепии, и пока остается Совдепия, не может быть России. Какие бы изменения ни претерпевала российская государственность за многие столетия (менялась ее территория, столицы, династии) никогда не прерывалась преемственность в ее развитии. Распространенные ныне попытки представить большевистский переворот явлением такого же порядка, что перевороты Елизаветы или Екатерины Великой, реформы Петра I или Александра II совершенно смехотворны: при всех различиях в образе правления и системе государственных институтов всякая последующая государственная власть и считала себя и являлась на деле прямой продолжательницей и наследницей предыдущей. Линия эта прервалась только в 1917 году, когда новая власть полностью порвала со всей предшествующей традицией. Более того, отрицание российской государственности как таковой было краеугольным камнем всей идеологии и политики этой власти. Причем, советская власть это всегда подчеркивала, так что ее нынешние апологеты выглядят довольно смешно, пытаясь увязать досоветское наследие с советским. Последние годы, когда советская система все больше стала обнаруживать свою несостоятельность, ее сторонники пытаются «примазаться» к уничтоженной их предшественниками исторической российской государственности и утверждать, что Советская Россия — это, якобы, тоже Россия, только под красным флагом (а концом традиционной России, «органической частью которой был советский опыт», стал… август 1991 года).

Суть дела, однако заключается в том, что Совдепия — это не только не Россия, но Анти-Россия. Советский режим был всегда последовательно антироссийским, хотя по временам, когда ему приходилось туго, и бывал вынужден камуфлироваться под продолжателя российских традиций. Очередную подобную попытку мы наблюдаем и в настоящее время. Речь идет о готовности присовокупить к советским «ценностям» большую или меньшую часть дореволюционного наследия. Величина этой части находится в прямой зависимости от политической конъюнктуры. Когда их власть была крепка, коммунисты вполне обходились «советским патриотизмом» (в тяжелые годы присовокупив к нему имена нескольких русских полководцев и мародерски присвоенные погоны). Это когда они потеряли власть, задним числом родилась и стала усиленно распространяться идейка, что КПСС подвергалась нападкам якобы потому, что «обрусела» и с 70–х годов стала выражать интересы русского народа, превратившись чуть ли не в партию русских патриотов.

Поскольку существование иного патриотизма, чем их собственный, представляет для идеологов национал-большевизма смертельную опасность, они стремятся представить дело таким образом, что объединяют «белых и красных», «от социалистов до монархистов» (либо, что никаких белых и красных не было и нет, во всяком случае, — в настоящее время, а есть только русские люди, которых искусственно разделяли и разделяют враги). Понятно, однако, что никакого примирения белых и красных не может быть уже потому, что абсолютно отсутствует почва для компромиссов. Размежевание красных и белых проходит по линии отношения к советскому режиму и всему комплексу советского наследия. Учитывая взаимоисключаемость России и Совдепии, всякий политический режим может быть в реальности наследником и продолжателем лишь чего-то одного из них. Подобно тому, как невозможно иметь двух отцов, происхождение от одной государственности исключает происхождение от другой. Если исходить из продолжения исторической российской государственности, то ее разрушители — создатели государственности советской — являются преступниками, и все их установления, законы и учреждения полностью преступны, незаконны и подлежат безусловному уничтожению. Если же встать на точку зрения, хотя бы в какой-то мере принимающую или оправдывающую большевистский переворот и признающую легитимность советского режима, то не может быть речи о правопреемственности дореволюционной России, которую этот переворот уничтожил и, уничтожив которую, этот режим только и мог существовать.