Лилиан Крете - Повседневная жизнь Калифорнии во времена «Золотой Лихорадки»

Наконец, было ремесло, в котором французы проявляли свой особый талант: проституция. Разумеется, она не была их монополией, но в этом печальном ремесле французы в Сан-Франциско и за его пределами особенно хорошо преуспевали. Тот факт, что англосаксы называли бандершу «мадам», на мой взгляд, является потрясающим. В этой профессии, как и в моде, французы несомненно задавали тон.

В греховном Сан-Франциско, где золотой мираж выкачивал силы тысяч мужчин в расцвете лет, эти «мадам» и их пансионерки сколачивали целые состояния. Первыми были проститутки из Латинской Америки. Они работали в Маленькой Чили. «Порой, — сообщает Герберт Эсбери, изучавший «фауну» сан-францисского дна с терпением и тщательностью энтомолога, — не менее полдюжины чилиек использовали одно и то же жалкое пристанище, меблировка которого ограничивалась унитазом, несколькими ветхими раскладушками или соломенными матрацами, принимая своих посетителей либо по отдельности, либо одновременно, и проявляя тем самым полное презрение ко всякой интимности отношений» (49) . За шесть первых месяцев 1850 года в Сан-Франциско высадилось около двух тысяч женщин, главным образом развратниц из Франции и других европейских стран, а также из восточных и южных городов Соединенных Штатов, в основном из Нью-Йорка и Нового Орлеана. И этот поток не иссякал. На борту каждого судна, отправлявшегося в Калифорнию, было несколько падших женщин, и скоро за Сан-Франциско закрепилась печальная «привилегия»: район красных фонарей был здесь гораздо обширней, чем в городах раза в четыре более крупных.

На самом дне оказывались колонии грешниц портовых кварталов. Самые миловидные, а это порой были опытные куртизанки, становились пансионерками элегантных заведений, соседствовавших с Плазой. Некоторым из этих женщин удавалось разбогатеть. Альбер Бенар, «желая знать все», побывавший везде, пишет: «Есть такие, что за месяц накапливают сумму, достаточную для того, чтобы иметь возможность вернуться во Францию и жить там на проценты… Почти во всех домах можно видеть несколько француженок. Одна стоит у входа [28] и проникновенными и красноречивыми взглядами привлекает праздношатающихся, другая сидит весь вечер у стола, за которым играют в ландскнехт, и заводит игроков, третья за стойкой с сигарами воспламеняет сердца с такой же легкостью, с какой разжигает сигары, четвертая мяукает в кафе весь вечер под аккомпанемент пианино…» (51)

Несомненно, среди них были распутницы с уже увядшими прелестями, которые вели жалкое растительное существование, но в общей массе легкодоступных женщин и они зарабатывали много денег. Все очевидцы категоричны. Альбер Бенар изучил тарифы: женщине, составившей компанию мужчинам в баре или за столом игры в ландскнехт, платили одну унцию золота за вечер, то есть 16 долларов. Продававшая сигары получала столько же. «Это твердая ставка, и они заняты в своих заведениях только вечером. День в их полном распоряжении, и они используют его, принимая многочисленных клиентов». Они оценивали свою благосклонность фантастическими суммами: «Ста пиастров [29] едва хватало за один миг наслаждения, а целая ночь стоила не меньше двух, трех или даже четырех сотен долларов» (53) .

Некоторые из этих женщин удачно выходили замуж, торжественно похоронив свое прошлое, и принимались хорошеть и размножаться. Такие союзы вдохновили одного трубадура на сочинение довольно непристойной песни, которая долгие годы звучала в городе:

Прибытия каждого судна с нетерпением ждали владельцы салунов, дансингов, игорных домов и борделей. Особенно ждали кораблей французских, ведь на их борту всегда есть несколько «французских мадемуазелей». «Им все внимание!» — восклицает г-н Сент-Аман (55) . С. де Лаперуз в свою очередь рассказывает, что едва его корабль бросил якорь в порту, как был окружен целой флотилией лодок:

«Сидевшие в них устроили настоящую свалку — каждый желал первым перевалиться через борт, потому что речь для них шла о важнейшем деле — надо было успеть нанять прибывших женщин на работу любой ценой… Хозяева публичных заведений не жалели двух или трех тысяч франков в месяц, чтобы первыми показать этих дам за своими стойками, за игорными столами… и в других местах» (56) .

Прибытие груза свежих грешниц часто анонсировали заранее. Так, корреспондент «Нью-Йорк геральд» в Париже 20 июня 1850 года объявил список парижанок, только что отплывших в Калифорнию. В их числе были м-ль Фризетта, «бывшая актриса Фоли Драматик», м-ль Жюли Мантон, «хорошенькая брюнетка с горящими глазами», г-жа Сара Меркер, «наездница на ипподроме», м-ль Дина Берне, «самая бесстрашная всадница Булонского леса…» (57) .

Шикарные заведения Сан-Франциско были богато украшены. Внутреннее убранство, по словам современника, «самое дорогое, самое пышное, пробуждающее сладострастие» (58) . Всюду белое кружево, красный дамаст, ковры с Востока. «Великолепный» оркестр, шампанское по 10 долларов за бутылку. Иногда «мадам» устраивали вечера, на которые приглашали первых мужчин города. «На турецком или брюссельском ковре кружится какой-нибудь политик с игривой соблазнительной красоткой, к ним присоединяется судья, получающий удовольствие, танцуя с прекрасными грешницами, которых может быть завтра пошлет в исправительный дом» — такова нарисованная дрожащим пером Фрэнка Соула картина этих «вертепов», где «странная женщина» развращала добропорядочного мужчину (59) .

«Добродетельные женщины, сестры мои, плачьте! Ваш удел чистить кастрюли, стелить постели, натирать паркет, следить за детьми. Заботы грешниц — богатые туалеты, горячие лошади, прогулки в галантных компаниях, французские рестораны». Преподобный Уильям Тейлор полон сострадания к добродетельным калифорнийским женам, не имеющим возможности выйти из дому, оторваться от бесконечной работы по хозяйству, «потому что большинство их не может платить сто долларов в месяц служанке за помощь, и поэтому лишено возможности принимать даже самое малое участие в жизни общества. Добродетель тяжело шагала по улицам, сгибаясь под тяжестью какой-нибудь привычной ноши, тогда как в общественной жизни доминировали взятые напрокат изнеженные проститутки, придававшие своему умирающему огню эфемерный блеск обманчивыми улыбками» (60) .

Когда преподобный Тейлор встречал на улице одну из этих «потерянных девушек», он как джентльмен, которым и был, снимал шляпу, но одновременно произносил свистящим шепотом, достаточно громким, чтобы она могла слышать: «Позор!»