Лилиан Крете - Повседневная жизнь Калифорнии во времена «Золотой Лихорадки»

Главным религиозным ритуалом была церемония, посвященная Куксу, во время которой инициировали подростков. Она сопровождалась танцем призрака, который могли танцевать исключительно мужчины, и только в танцевальном доме. Этот обряд продолжался четыре часа. Участники праздника с раскрашенными лицами плясали, глотали огонь, размахивали горящими головешками и демонстрировали фокусы со змеями, украшенными колокольчиками.

Испанская экспансия повлияла на жизнь помо не больше, чем «золотая лихорадка». Но золото в россыпях стало попадаться все реже, и золотоискатели переключились на сельское хозяйство и прогнали помо с их земель. Так индейское население сократилось. Сегодня их в регионе остается около тысячи. Из культуры своих предков они ничего не сохранили. Добрый и мирный народ помо почти бесследно стерся с лица земли.

Самый жестокий удар испанского штурма на индейскую цивилизацию приняли на себя кастаньяны. На их территории было основано семь миссий. Мивоки, майду, винтуны и йокуты — четыре другие группы, принадлежавшие к пенютианской семье языков, были первыми, затронутыми волной золотоискателей, так как они жили в долине рек Сакраменто и Сан-Хоакин. Многие «аргонавты» говорят об этом в своих воспоминаниях. Правда, обычно с презрением. Они видели, как индейцы искали себе пищу в земле, и поэтому назвали их уничижительным словом «диггеры» — «копатели», которым американцы называли также некоторые племена Невады, Юты и Орегона.

По их словам, эти люди были грязными, беспечными, ленивыми, мстительными, неблагодарными и суеверными. Кое-кто доходил даже до того, что упрекал их в распространении венерических заболеваний, приобретенных в контакте с белыми. Что касается описания их портретов, то нельзя сказать, чтобы они были лестными. Дэйм Ширли, восхищаясь «необычной красотой индейских женщин Калифорнии», пишет, что они были так уродливы, что их можно было бы принять «за шайку колдуний Макбета» (7) .

А Эдуард Ожер сообщает: «Рост этих дикарей редко превышает пять футов и два—три дюйма. Члены их худы, мускулатура слаборазвита. У них толстые, выступающие вперед губы, широкий плоский нос, как у эфиопов. Волосы у них черные, прямые и жесткие. Некоторые никогда их не стригут, и тогда они ниспадают густой гривой до крестца; а у других — волосы длиной пять или шесть дюймов, что придает им некоторое сходство с огромными щетками из конского волоса, которыми мы пользуемся для уборки паутины» (8) .

Совершенно очевидно, что поведение индейцев было для белых непонятно и что желающих знакомиться с аборигенами, интересоваться их нравами и обычаями было мало.

Шесть десятков винтунских деревень были разбросаны между устьями Фезера и Питта. Мивоки владели небольшой территорией на побережье вокруг бухты Бодеги. Другое племя жило при слиянии Сан-Хоакина и Сакраменто, третье — на отрогах Сьерра-Невады, простиравшейся до реки Косумнес на севере и Фресно на юге. Майду занимали район от Сакраменто до горы Лассен. Они были единственными, кто не щадя убивал своих военнопленных жестоким способом: их привязывали к пыточному столбу в доме танца, видимо, это был ритуальный акт. Пленных калечили и сжигали на медленном огне.

Наконец, уникальными для Калифорнии были йокуты. Они разделялись на настоящие племена, имеющие разные диалекты, свои территории и свои названия. Йокуты жили в долине реки Сан-Хоакин. Другой особенностью йокутов, разделявших с другими племенами юг Калифорнии, было использование Datura meteloides в церемониях инициации подростков. Это зелье — сильный наркотик, вызывающий галлюцинации.

Во время инициации почтенный старец объяснял подросткам происхождение мира и рассказывал об их взрослой жизни. В йокутской мифологии создателями Вселенной были все животные: орел был высшим богом, а койот его помощником.

В основе религиозных воззрений народов центральной Калифорнии была система мужского тайного общества, а их глубокие идеи кристаллизовались вокруг культа Куксу. У майду церемонии проводились всегда внутри дома танца — настоящего храма, их участники скрывали свои лица под слоями краски или под масками из перьев и соломы. Они воплощали духов — лань, койота, кондора, утку, черепаху, медведя-гризли.

Все ритуальные церемонии сопровождались танцами. Танцевали для того, чтобы отпраздновать появление первого лосося в реке, танцевали вокруг дома больного, чтобы прогнать «зло» из его тела, танцевали шесть дней подряд во время инициации девочек, танцевали во время праздника мертвых, танцевали, чтобы воздать должное всем четырем временам года. Весной проводили праздник цветов, летом — праздник земли, осенью — урожая, зимой — праздник снега.

Майду верили в бесчисленных богов, а также в то, что земля круглая и окружена водой, что она плавает по этому морю, поддерживаемая пятью веревками, натянутыми творцом. Если злые духи раскачивали эти веревки, земля начинала сотрясаться. То, что мы называем душой, они называли сердцем. «Его сердце отошло», — говорили они, когда кто-то из них умирал. Сердце человека не сразу покидало землю, чтобы улететь на небо. В течение семи дней оно повторяло каждое дело и каждую работу, выполнявшиеся покойным при жизни, следуя по его стопам и посещая все места, в которых он бывал при жизни.

Независимо от того, сжигали ли тело или закапывали в землю, похороны всегда были важным событием. Сэм Уорд, сын одного богатого нью-йоркского банкира, «в благословенный 1851 год» жил в небольшом городке Марипозе, на территории племени мивоков, потом — в золотоискательском лагере в Кварцбурге. Он был одним из тех редких янки, которые занимались судьбой индейцев, интересовались их обычаями, защищали аборигенов, призывали относиться к ним с добротой и пониманием. Описание, приведенное в его мемуарах, дает нам точное представление о характере похоронных церемоний.

Однажды ночью он услышал заунывное пение, доносившееся из соседней индейской деревни. Женский голос переходил от скорбной жалобы к пронзительному крику, уходил в глухой регистр и возвращался, «словно мяч на конце веревки», к новым высоким нотам. Община оплакивала смерть человека.

Уорд проник внутрь хижины, где находился усопший. Женщина пела, сопровождая пение неким танцем, который заключался «в серии резких подпрыгиваний на плотно сжатых ногах, исполнявшихся с энергией, настолько близкой к ярости, что глаза невольно искали некоего распростертого врага, которого плакальщица втаптывала в пыль…». Когда его глаза привыкли к темноте, он заметил нескольких стариков, сидевших на земле. Их руки были сцеплены под коленями, на которые они опирались подбородком. Старцы сопровождали танец женщины глухим ворчанием. «Если одна плакальщица совершенно изнемогала от танца и пения, то падала на землю посреди плачущих, и ее место занимала другая….» (9)