Анатолий Уткин - Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен

Дж. Кеннан охарактеризовал отношение В. Вильсона к России следующим образом: «Вильсон никогда не питал никакого интереса к России, у него не было знания русских дел. Он никогда не был в России. Нет никаких сведений о том, что темная и полная насилия история этой страны когда-либо занимала его внимание. Но, как и многие другие американцы, он чувствовал отвращение и антипатию в отношении царской автократии — насколько он ее знал — и симпатию к революционному движению в России. Как раз по этой причине быстрое перерождение русской революции в новую форму авторитаризма, воодушевляемого яростной изначальной враждебностью к западному либерализму, было явлением, к которому он был слабо подготовлен интеллектуально, как и многие его соотечественники» [63] Кеппап G. Soviet-American Relations, 1917–1920. V. 1.1. Russia Leaves the War. Princeton, 1956, p. 48. .

Могла ли Вильсону понравиться западная концепция, заключавшаяся в отказе Советскому правительству в законности и в ожидании прихода в Петрограде к власти более ответственного правительства? А если жесткость Запада сразу бросит большевиков в объятия немцев? Как не понять уязвимости примитивного отрицания новых русских идей? Слепой негативизм в данном случае мог привести только к провалу. Нельзя было с порога порицать все то, что стало известно миру с практикой открытой дипломатии. Западу следовало видеть главное: Ленин предложил мир народам, а он, Запад, в ответ просто ждет того, кто сместит Ленина. Хорошая битва умов. Пожалуй, никогда Вильсон не был столь низкого мнения о европейских министрах. Президент на следующий день после начала переговоров в Брест-Литовске признал (в послании «О положении страны»), что цели войны не ясны. С одной стороны, это было дезавуирование прежних антантовских договоренностей. С другой — это была попытка нейтрализовать эффект первых действий советской дипломатии.

В особом курсе Вильсона был свой резон. В конце 1917 г. американцы увидели возможность потеснить Лондон и Париж в мировой политике. Они шли своим курсом в коалиционной стратегии, они заняли особую позицию в русском вопросе. Когда большевики опубликовали тайные договоры царской России с Лондоном и Парижем, в Вашингтоне стало ясно, что в желаемом их западными союзниками мире будущего особого места Америке не предназначалось. Можно было любить или ненавидеть большевиков, но их выход на международную арену давал новый старт мировой политике, и, согласное начать тур мировой дипломатии заново, вильсоновское руководство надеялось укрепить свои позиции в Европе.

Первые же мысли Бьюкенена после Октябрьской революции были направлены не на предотвращение русско-германского сепаратного сговора (опасность которого лежала на поверхности), а на непредсказуемые последствия сближения двух полюсов антигерманской коалиции — России и Америки. Бьюкенен пишет в Лондон не о взглядах новых властителей России, не о том, на какие деньги ведется их пропаганда, а совсем на другую тему — об особенностях американского курса в отношении России. Бьюкенен напоминает Ллойд Джорджу, что американский посол Френсис категорически отказывается от выработки обшей политики Запада в отношении правительства Керенского. Не вызывало сомнения, что он ждал случая, когда из всего Запада Россия выберет партнером не империалистов Лондона и Парижа, а носителей новых идей из заокеанской республики. 18 ноября 1917 г. Бьюкенен пишет Бальфуру, что «американцы играют в собственную игру и стремятся сделать Россию американской резервацией, из которой англичане должны быть удалены, и как можно подальше» [64] Бьюкенен Дж. Воспоминания. М., 2000, т. 2, с. 244. .

Несмотря на предсказываемую временность большевистской власти, посол Временного правительства Б. Бахметьев настаивал на том, чтобы союзные правительства ответили на инициативу Петрограда. «Америка должна взять инициативу в свои руки, именно от нее зависит судьба войны… Главное, — писал он, — это чтобы союзники лишили большевиков возможности именно на Запад возложить ответственность за незаключение в текущий момент демократического мира». Вильсон в беседе с английским послом отметил 3 января 1918 г., что Декрет о мире в Италии несомненно, а в Англии и во Франции вероятно, оказывает свое воздействие. В Соединенных Штатах ведется активная агитация. Пока еще рано делать окончательные выводы об ее эффективности, но очевидно, что, если ничего не делать для ее нейтрализации, влияние ее будет постоянно возрастать» [65] Baker R. Woodrow Wilson. N.Y.: Doubleday, 1992. V. VII, p. 117. .

Вильсон вынужден был преодолевать сопротивление тех из своего окружения, кто опасался идти отличным от Лондона и Парижа курсом. Влиятельные голоса из госдепартамента высказались против ярко выраженного сепаратного курса. Президент В. Вильсон на этом этапе рассуждал о долговременной исторической перспективе: «Россия, подобно Франции в прошлом, без сомнения пройдет период испытаний, но ее великий народ займет достойное место в мире» [66] Lloyd Gardner C. Op. cit., p. 152. . Вильсон некоторое время характеризовал большевизм как «крайнюю форму демократического антиимпериалистического идеализма». Вильсон, в отличие от Ллойд Джорджа и Клемансо, вовсе не потерял надежды воздействовать на необычные политические силы, захватившие власть в Петрограде. Основным аргументом, при помощи которого Вильсон хотел повлиять на большевистско-левоэсеровское правительство, было указание на фактор смертельной военной угрозы для новой демократической России со стороны центральных держав.

В возникающем идейном споре России и западных союзников президент Вильсон взял на себя роль своего рода посредника. С. одной стороны, Вашингтон не последовал за планами участия в русском расколе. С другой стороны, американское правительство стало убеждать Петроград, что тот, отказываясь понять позицию Запада, действует во вред себе. В пику утверждениям Советского правительства о том, что между двумя лагерями, ведущими мировую войну, нет особой разницы, Вильсон выдвинул тезис, что нет разницы между мирными предложениями правительства Ленина и предложениями кайзеровской Германии. Оба они примерно фиксируют статус-кво, а это в условиях борьбы немцев на чужих территориях объективно санкционирует аннексии.

На этом пути «двойного подхода» президент Вильсон сделал важный поворот. Он, по существу, отмежевывался от прежней антантовской дипломатии, он выразил несогласие с тайными договорами, опубликованными большевиками. Цели Америки в этой войне гораздо больше соответствуют стандартам справедливости. Главная ее цель — не территориальные изменения, не сокрушение соперника, не укрепление союзников, не обретение мировых контрольных позиций, а гарантирование условий для реализации в мире демократической формы правления. Именно это американское отличие от союзников, именно эту американскую приверженность идеалам демократии президент Вильсон хотел донести до бушующего моря русской революции.