Анатолий Уткин - Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен

Между тем каждый непредвзятый наблюдатель способен увидеть, что германская военная машина еще делала движения, свидетельствующие о желании максимально ослабить уязвимость в отношении западных союзников. 10 февраля 1919 г. генерал Тренер ощутил опасность для Верховного командования в маленьком Касселе и решил переместиться в самый отдаленный угол Германии — в прославленный семилетней войной Кольберг на балтийском побережье Пруссии (нынешний польский Колобжег), известный также осадой наполеоновских войск в 1806 г. Смысл смещения на Восток был ясен даже очень непосвященным: отступая на Западе, максимально сохранить позиции на Востоке. Конкретно речь в тот момент заходила о родном городе Гинденбурга Познау (Познани).

Пусть депутаты в Веймаре торжественно говорят о примирении с поляками, но Верховное германское командование не сдаст осевых позиций Германии. Окружение Гинденбурга во главе с самим фельдмаршалом создало план возвращения под германскую юрисдикцию Познау. Как только Верховное командование разместилось в Кольберге, генерал фон Бюлов ворвался в Польшу со своим «фрайкором». Генерал Тренер издал приказ об общем движении на Катвиц (Катовице): «Угольные шахты не должны попасть в руки противника» [497] Groener W. Lebenserinnerungen. Gottingen, 1957. S. 479. .

Во весь рост встал гораздо более масштабный вопрос. Кумир военной касты фельдмаршал фон Гинденбург исключал для Германии фактический отказ от Брестского мира. Нет ли шанса для Германии и России договориться заново, пусть даже частично модифицируя Брестский мир? «Это подтвердит гегемонию Германии в Европе, несмотря на ее потери на Западе, и это даст русским (каким бы ни был победивший у них режим) то международное признание, в котором они так отчаянно нуждаются» [498] Dallas G. 1918. War and Peace. London: Pimlico, 2002, p. 340. . Вместе с Гольцем были офицеры, о которых позже узнает вся Европа, — Ганс фон Сект, майор Вернер фон Фрич, капитан Вальдемар Пабст. Фон дер Гольц обозначил осевую линию своих действий: на север по латвийскому побережью, на юг через Либаву до Ковно. Бросок восточнее — вопрос только времени. Гольц спрашивал: «В союзе с «белыми» русскими под знаменем борьбы с большевизмом, почему бы не реализовать нашу Восточную политику, блокированную событиями 1918 г., пусть даже произведя некоторые изменения? Почему бы не создать экономическую и политическую зону рядом с Россией?» Гольца уже приглашал в союзники возглавивший Латвийскую республику экс-американец Ульманис; к нему слали переговорщиков представители британской эскадры, прибывшей на восток Балтийского моря. У Гольца при этом не было иллюзий: «У меня четверо врагов: большевистская армия; «солдатские советы»; германофобское латвийское правительство и западные союзники. Руководствуясь здравыми стратегическими принципами, я решил не воевать со всеми ими сразу, а бить одного за другим, начиная с большевиков» [499] Watt R. The Kings Depart. New York, 1968, p. 382. . Итак, пока веймарский парламент обустраивался и брал в свои руки правление над Германией, Верховное военное командование разрабатывало планы сохранения влияния на Востоке. Ради этого Кольберг готов был начать даже массированное наступление.

Именно в эти дни офицеры западных армий начали прибывать в «нервные центры» Германии с целью определения состояния вчерашнего (и потенциального) противника. Союзных военных специалистов, прибывших в Берлин через разрушенную Бельгию, поражало благополучие небольших немецких городков, не знавших доли тех, кто многие годы был полем битвы на европейском Западе. Они начали сомневаться в истинности германского министра финансов Мельхиора: «Условия жизни низших классов и нижней части среднего класса отчаянные; единственный способ остановить распространение большевизма — прислать продовольственную и иную помощь» [500] Dallas G. 1918. War and Peace. London: Pimlico, 2002. p. 341. . Союзных офицеров поражала немыслимая наглость требований, к примеру, помочь наладить оборудование, вывезенное немцами из Бельгии и Франции. Настораживало и другое. Один из германских офицеров, не моргнув глазом, указал, что «конечно же, Германия, без сомнения, примерно через двадцать лет начнет новую войну, поскольку нынешняя ситуация невыносима». Союзные офицеры жили в хорошо отапливаемом отеле «Адлон» и не имели никаких оснований жаловаться на кухню ресторана отеля. «Нет оснований жаловаться на нехватку продовольствия», — пишут в отчете три союзных офицера. Особенно их поразила охватившая даже рабочие районы «мания танцев». Везде висели объявления о готовящихся балах. «Публика в целом кажется удовлетворенной и склонна к увеселениям». Общее игривое настроение несколько испортил сопровождавший офицеров майор фон Швайниц, который на вопрос, почему в городе не видно собак и кошек, меланхолично ответил, что они, видимо, съедены. Сказанное подтверждал рацион детских домов и кухонь для бедных. По мнению Швайница, хроническое недоедание «видимо, сказалось на психологии и идеологии масс населения». И все же английские офицеры пришли к выводу, что «германское население не голодает» [501] Bessel R. Germany after the First World War. Oxford, 1993, p. 218–219. .

Запад хотел подчинения Германии и России в рамках создаваемой им мировой организации, Лиги Наций. Французы при этом желали иметь британские и американские гарантии на случай внезапного германского подъема. Это было несколько отвлеченное мировидение, где уже разгорались споры о свободе морей и переделе колоний.

Второй вариант страстно лелеяли, как минимум, русские большевики и германские спартаковцы, а как максимум — все российские и германские силы, не склонные смириться с ролью жертв мировой войны. Вместе Россия и Германия непобедимы. Это понимал не только Ленин, но и Милюков. Это понимали Брокдорф-Ранцау и Брусилов. На пути этого варианта в конкретной плоскости встала буквально из пепла возрожденная Польша.

Поляков представлял едва назначенный на пост премьер-министра Игнаций Падеревский, министр иностранных дел Роман Дмовский, оставившие внутренние дела на Юзефа Пилсудского.

Зная чувствительность немцев в польском вопросе, западные державы едва помянули Польшу в пункте 12 ноябрьского Соглашения о перемирии. Теперь Запад обращался к Варшаве: какими видело новое польское руководство границы возрожденной державы? Падеревский и Дмовский предлагали брать за точку отсчета польские границы до первого раздела 1772 г. Поляки сразу же оговаривались, что та Польша «от можа до можа» — почти недостижимая мечта, но Польша «готова взять на себя максимальную ответственность». Поляки весьма отчетливо видели три свои козырные карты: только они могут ограничить аппетиты немцев в Восточной Европе; только Варшава может встать на пути большевизма на Запад; только возрожденное польское государство может воспрепятствовать сближению «потерпевших» — Германии и России.