Валентин Вишневский - Запах атомной бомбы. Воспоминания офицера-атомщика

Далее разбирательство для нас стало неинтересным. Главное мы услышали. Видимо, и командирам происходящее стало надоедать. После покаянных слов Козлова и Руденко каждого из виновников собрания командир спрашивал в лоб:

— Пить будете? — и, конечно же, получал отрицательный ответ.

Запланированное заранее осуждение нарушителей дисциплины товарищами было вялым и неубедительным. Никто, конечно, Козлова под суд не собирался отдавать, и все ограничилось выговорами. В заключительном слове подполковник Сосновский сказал:

— Думаю, что кобелирующие дебоширы осознали свое поведение, оцененное пока что выговорами. Все остальное им объяснят их жены.

Из клуба мы шли окрыленные надеждой на возможную демобилизацию. Если кадровые офицеры боялись ее, как огня, то мы, насильно призванные в армию, ждали ее, как манны небесной. Постоянно внушаемый нам тезис: от нас — либо в генералы, либо на тот свет — получил трещину. Вспомнилась история, рассказанная старожилами объекта, о демобилизации некоего капитана Петухова. Она произошла несколько лет тому назад и уже обросла легендарными подробностями.

Капитан Петухов страстно стремился уйти из армии. Для этого он перепробовал множество способов: от нерадивого отношения к службе и пьянки до нетоварищеского отношения к женщине. Но ничего, кроме понижения в должности и задержки присвоения очередного звания, этим не добился. На некоторое время он затих и стал совсем незаметным в гарнизоне.

А потом заместителю командира части по политической работе докладывают: у капитана Петухова в углу комнаты висит икона, да еще с лампадой. Пошли проверить — действительно имеется икона Николая-угодника и перед ней теплится лампадка.

— Как же так, товарищ Петухов, — вы, советский офицер, окончивший высшее военное учебное заведение, и компрометируете себя религиозным дурманом? — с горечью спросили его в политотделе.

— Уверовал, товарищ подполковник. Уверовал в Господа Бога и Святую Троицу, и очень сожалею, что не сделал этого раньше, — и капитан Петухов осенил себя крестным знамением.

Скандал назревал серьезный: в воинской части совершенно отсутствует антирелигиозная пропаганда! И не составляет большого ума, чтобы догадаться, кто в этом виноват. Командир части и его замполит крепко задумались и решили поскорее избавиться от опасного офицера. Какими способами они действовали — неизвестно, но очередной рапорт капитана Петухова о демобилизации был удовлетворен. Вскоре пришел и приказ об увольнении в запас.

Рассказывают, что, удостоверившись лично в наличии приказа, капитан Петухов поспешил домой. Он снял со стены икону вместе с лампадкой, вышел во двор, демонстративно раскрутил над головой ненавистные коммунистам предметы культа и забросил их далеко в кусты.

Через несколько дней сослуживцы провожали капитана Петухова за зону, при этом замполит долго тряс его руку и все приговаривал: «Ну ты и фрукт, Петухов!..». С молчаливого согласия командования арсенала и руководства Главного управления эту историю замяли, и она превратилась в устную легенду.

Как поется в старой песне, «…С матросом танцует матрос». 1956 г.

Спустя месяца два после прибытия на новое место службы у меня стали болеть глаза. По утрам я просыпался с воспаленными веками и красными глазными яблоками. Иногда глаза воспалялись настолько, что я вынужден был идти в санчасть.

Полковник Нырков к этому отнесся сочувственно и просто:

— Идите и лечитесь. Мне ваше здоровье ценнее вашей работы. Нам нужны здоровые и крепкие работники.

Медсанчасть гарнизона помещалась в старом финском домике. Все в ней было серым и невзрачным: и тесные помещения, и устаревшее повидавшее виды оборудование, и гражданские врачи и сестры.

Обратился я к офтальмологу Хуцишвили, худосочному грузину со щегольскими черными усиками. Он без особого интереса посмотрел мне в глаза, оттянул оба века и спросил, болели ли у меня раньше глаза. Я ответил, что сколько себя помню — у меня всегда наблюдалось небольшое покраснение век, но таких воспалений не было. Помню, что диагноз мне ставили — блефарит и приписывали пить пивные дрожжи.

Это сообщение врача явно удовлетворило, и он тут же его повторил своими словами, добавив к нему еще и конъюнктивит. Были выписаны капли и мазь, которые я получил тут же в аптеке. Он освободил меня от работы на три дня, после чего назначил очередную встречу. Оставалось выяснить, по каким причинам произошло обострение моего старого недуга. На него не обратили внимание ни на комиссии в военкомате, ни при заполнении медицинской книжки офицера в Багерово.

И хотя Хуцишвили никак не поинтересовался характером и условиями моей работы, я был склонен связывать заболевание глаз с постоянной работой при искусственном освещении. О чем то более серьезном думать не хотелось.

По вечерам к нам в общежитие часто приходил на посиделки майор Гапонов, ответственный за контроль радиоактивной безопасности в наших помещениях. Он был человек весьма эрудированный, остроумный собеседник и просто приятный человек. Мы часто играли в преферанс, ходили вместе в кино, обсуждали литературные новинки, но никогда не касались вопроса: а какие же дозы радиоактивного облучения получаем? Он уходил от прямых вопросов, ничего внятного не говорил на эту тему и только загадочно улыбался:

— Не беспокойтесь — ничего страшного вы не получаете. Все — в пределах нормы. Правда, что такое норма, ни я, ни врачи точно не знают…

На работе в производственных помещениях я ни разу не видел, чтобы он что-то чем-то измерял. Ни стационарной контрольной измерительной аппаратуры, ни индивидуальных индикаторов у нас не было. Мы полагались на слова симпатичного майора: ничего страшного вы не получаете! Когда я однажды спросил Гапонова, не может ли быть мое воспаление глаз как-то связанным с радиацией, он ничего не ответил.

И все же у меня появился козырь в партии за освобождение от армии. Я еще не знал, когда и как я его разыграю, но был уверен, что непременно использую.

И такое время пришло, когда мне сообщили, что с меня сняли пятнадцатипроцентную надбавку за секретность. Сняли потому, что я — техник, который числится по штатному расписанию в службе хранения у майора Халевина. В сборочной бригаде полковника Ныркова, где и инженеры, и техники эту надбавку получают, я, оказывается, работаю временно. Эта явная несправедливость стала последней каплей моего терпения. Я принял решение добиваться демобилизации и не ждать, когда меня переведут в инженеры.

К тому же с глазами у меня было по-прежнему плохо. Ни капли, ни мази не помогали. Посещения врача участились, освобождения от работы — тоже. Учитывая все эти обстоятельства, я засел за составление рапорта. Писал его в дни болезни, так что никто, даже мой друг Пересторонин, ничего о нем не знал. Через какое-то время рапорт был готов. Привожу его дословно: