Валентина Богдан - Мимикрия в СССР

Сначала мы заговорили о Крейцеровой сонате. С тех пор как Толстой написал свою, спорную, повесть, поколения русских обсуждают его выводы, сравнивая их со своими впечатлениями. У меня музыка очень редко вызывает определенные чувства. Слушаешь оркестр и в голове появляются какие-то образы, отрывки воспоминаний, приятные или страшные, а часто душа как бы играет вместе с оркестром, подчиненная чужой воле. Особенно сильно впечатление от музыки, когда видишь дирижера; я тогда жду звука, который появится за движением его руки или палочки, и как радостно, когда звук отвечает ожиданиям.

Елена Сергеевна, которая сама хорошо играла, говорила:

— Я согласна с выводом Толстого. Если партнер хороший, всегда кажется, что он разделяет именно такое же, как и твое, переживание, и это вызывает близость.

Потом разговор перешел на музыку вообще — танцевальную, военную, — а я вспомнив, что в другой комнате висит батальная картина, которую я заметила раньше, но не успела рассмотреть, пошла ее посмотреть.

Рассматривая на стене висевшие букетом миниатюры, я отвлеклась от участия в разговоре и в выпивке, но потом, заметив, как весело они смеются, присоединилась к ним.

Тема разговора меня удивила. Е. С. рассказывала, что она не любит на своем теле одежды, она говорила, что надевает всегда только минимум, чтобы укрыться от холода зимой, а летом только столько, чтобы было прилично. А спит она всегда без одежды, совсем голая! Сережа и ее муж весело смеялись, отпуская всякого рода рискованные замечания. Вино и недавно прослушанная музыка обострили чувства и развязали им языки. Я думаю, что если бы не мое присутствие, она определенно продемонстрировала бы им свою приверженность к наготе. Мужчины сильно подбивали ее на это.

Вспомнив, как мне рассказывали, что вскоре после революции во многих больших городах на людных улицах ходили группами голые мужчины и женщины с плакатами "долой стыд", я спросила ее, присоединилась ли она бы к ним, если бы они появились теперь?

— Нет, они ходили с агитационными целями, а я не люблю агитации, считая ее насилием над чужой волей.

— Да и опасное это было дело, — заметил ее муж, — их очень часто забрасывали гнилыми помидорами и яйцами. Я видел одну такую группу, так им не дали пройти и пары кварталов, прогнали, бросая в них всякий сор и нечисть.

— А что, были они красивые?

— Конечно, красивые, кто же покажется иначе нагишом?

Сегодня ко мне в контору вошел, довольно неуверенно, молодой человек лет тридцати и, подошедши к моему столу, сказал:

— Здравствуйте, пришел с вами познакомиться, меня зовут Стрючков, Яков Петрович. Я теперь работаю здесь на мельнице дежурным по смене.

Я знала, что один из наших сменных мастеров пошел в военные лагеря, но так как он уходил только на три месяца, я не ожидала, что будут брать ему заместителя. Обыкновенно в таких случаях мастера заменял старший рабочий.

— И давно вы у нас работаете?

— Вторую неделю. Меня приняли временно, но я надеюсь остаться постоянно.

— Я на мельнице бываю очень редко, они там обходятся без технической помощи.

— Конечно, обходятся! Мельница, я думаю, лет тридцать работает без единого технического изменения и усовершенствования, только изношенные части заменяются.

— Вы откуда приехали?

— Из станицы Раздольной. Я там работал на мельнице, а теперь вот захотел перебраться в центр, в Ростов, но оказывается, найти работу по специальности здесь не так-то легко.

— Какая у вас специальность?

— Техник-мукомол, кончил техникум в Армавире.

Я вспомнила: главный инженер треста несколько раз говорил, что у нас на мельнице очень консервативный персонал. Все, включая и главного мирошника, практики без специального образования и, как почти все практики, страшно боятся всяких нововведений и работают, как правильно заметил Стрючков, по рутине. Пришедший техник скорей всего останется постоянно.

— У вас есть семья?

— Семья есть, но она пока в станице. Квартиру найти трудно здесь, да я и не могу нанимать квартиры, пока не узнаю, как долго я буду работать. Может быть, придется сматывать удочки и уезжать в другое место.

Яков Петрович мне понравился. Хотя вначале он показался мне немного робким, это впечатление быстро исчезло. Я думаю, ему будет довольно трудно сработаться с людьми на мельнице, особенно если он заменит кого-либо из старых мастеров. Все мастера работают по многу лет и каждый из них начал свою карьеру с чернорабочего или грузчика.

Я пришла домой и, открыв дверь в нашу спальню, увидела, что Наташа сидит на полу и с большим усердием, вытянув губы в трубочку, мажет фиолетовыми чернилами Сережины новые теннисные туфли.

— Ты что же это делаешь? — воскликнула я.

— Делаю папины туфли красивыми! — ответила она с гордостью.

Бедный Сережа, он только что получил сделанные на заказ туфли, заплатив за них чуть ли не четверть своего жалованья — двести рублей, и вот теперь дочка, решив, что они недостаточно нарядные, испортила их.

— Послушай, Наташа, папе не нужны красивые туфли, ему нужны белые. В другой раз, если ты захочешь что-либо делать для папы, ты вперед спроси у него или у меня, понравится ли ему это. Теперь он будет на тебя сердиться.

— Он обрадуется. Увидит, какие туфли красивые! Ты дай мне кончить.

Я отобрала у нее туфли и чернила и пошла сделать выговор Давыдовне, что плохо смотрит за ребенком. Она сидела в другой комнате и что-то шила для себя.

Кстати еще об одежде. В первый же холодный день главный инженер Николай Николаевич, явился на работу в обновке. Он пришел в пальто, очевидно, новом, но какого-то яркого, необыкновенного для мужского пальто, цвета: по темно-зеленому фону крупные клетки табачного цвета.

— Вы сегодня в новом пальто, — сказала я нерешительно, не зная, стоит ли обращать внимание на такое необыкновенное одеяние.

— А, вы заметили, — ему, видимо, понравилось, что я заметила, — какое пальто смастерила мне жена: из старого — новое!

— Из чего же она его сделала?

— Э! Распорола и вывернула наизнанку! Я думаю, этому пальто больше двадцати лет. Купил я его в Петрограде, в дорогом магазине и сделано оно из английского сукна. Какого цвета оно было новое, я даже и вспомнить не могу, во всяком случае одноцветное, но за столько лет оно вытерлось, засалилось и выгорело, в последнее время выглядело прямо неприличным. Ну, этой осенью жена посмотрела, какая у материи изнанка и увидела, что она еще совершенно как новая, видите и ворс сохранился, и цвет… Пожалуй, лучше было бы цвету не так уж хорошо сохраниться… Почему-то изнанка оказалась клетчатой, да еще такие яркие полосы, ну да ничего, буду ходить, как будто я шотландец.