Дмитрий Иловайский - Разыскания о начале Руси (Вместо введения в русскую историю)

Свидетельства о письменных договорах и посланиях болгарских царей не принадлежат к какимлибо позднейшим известиям, сложившимся под влиянием собственно КириллоМефодиевой грамоты; доказательством тому служит сам автор этих свидетельств Феофан, который жил ранее свв. Солунских братьев и был современник Крума. Можно предложить вопрос: не писались ли означенные договоры на одном греческом языке? Но, вопервых, это предположение не подкрепляется никаким свидетельством источников; вовторых, тому противоречит существование славянских переводов при договорах Руссов с Греками. У нас повторилось то же явление: при княжем дворе писались грамоты на славянском языке прежде, нежели христианство окончательно утвердилось в России. Притом два известных Олеговых договора не были первыми русскими грамотами в этом роде, так как в них самих заключаются намеки на договоры предшествовавшие, следовательно, относящиеся к IX веку.

На Руси начало грамоты совпадает с началом христианства. Первое свидетельство о крещении Руссов, как известно, заключается в окружном послании патриарха Фотия 866 года. И у Дунайских Болгар водворение письменности также по всей вероятности находилось в связи с началом их христианства. Историография обыкновенно возводит христианство Болгар к крещению царя БорисаМихаила и его бояр, т. е. ко второй половине IX века. Но она забывает, что это крещение было только окончательным торжеством христианства в Болгарии. Нет никакого вероятия, чтобы при таком близком соседстве с Византией в Болгарию не проникло христианство гораздо ранее. Что действительно так было, на это имеем свидетельство Константина Багрянородного и Кедрена. По их словам, преемник Крума Муртагон (или Критагон), княживший в первой четверти IX века, заметив, что Болгарский народ малопомалу отпадает от язычества и переходит в христианство, воздвиг гонение на обращенных и подверг казни тех, которые не хотели оставить новой веры. При этом упомянутые историки распространение христианства между Болгарами приписывают пленному греческому епископу (Cedrenus. Ed. Bon. II. 185. Memor. Pop. II. 563)2. Но христианство, по всей вероятности, уже существовало между ними. Болгаре заняли страну, населенную отчасти их славянскими соплеменниками, которые искони жили на Балканском полуострове, входили в состав Византийской империи, и, конечно, если не все, то частью были уже христианами, когда утвердились здесь Болгаре. От этихто туземных Славян христианство очень рано могло проникнуть к Болгарам. Есть поводы думать, что у последних была сильная христианская партия, с которой язычество долго боролось. По всей вероятности, не без связи с этой борьбой происходили те внутренние смуты, которыми ознаменована история Болгарии в VIII веке, свержение и убийство некоторых ее князей, и, может быть, по преимуществу тех, которые особенно дружились с Византией и обнаруживали наклонность к христианской религии. По крайней мере мы имеем из второй половины VIII века пример князя Телерика, который принужден был спасаться бегством из Болгарии; он удалился ко двору императора Льва IV, был им окрещен, женился на его родственнице и получил сан патриция (Theophan. 698).

Язычество долго и упорно держалось между Дунайскими Болгарами, конечно, вследствие почти постоянных войн с Византией, которая стремилась подчинить себе этих Болгар: они подозрительно и враждебно относились к греческой религии, опасаясь подчинения не только церковного, но и политического. Как бы то ни было, христианство вторгалось постепенно и неотразимо. Вот почему история не имеет никаких точных, определенных свидетельств даже о крещении самого царя Бориса. Относительно его обращения мы имеем только две скудные легенды. Одна из них приписывает это обращение сестре Бориса, воротившейся из греческого плена, где она просветилась христианской верой, а другая приводит его в связь с картиной страшного суда, нарисованного на стене княжего двора греческим монахомживописцем Мефодием (Продолжатель Константина, Кедрен и Зонара). Третье, более достоверное, известие говорит, что Борис принял христианство во время неудачной войны с греческим императором Михаилом, чтобы получить мир на выгодных условиях (Симеон Логофет, Лев Граматик и Георгий Монах). Но он, конечно, был уже подготовлен к этому обращению. История даже не знает в точности года крещения Борисова. Можем только приблизительно сказать, что оно совершилось вскоре после 860 года.

Напрасно историография пыталась связать введение христианства в Дунайской Болгарии с деятельностью солунских братьев Константина и Мефодия, имея при этом почти единственным основанием сходство имени последнего с упомянутым живописцем Мефодием (хотя никакое свидетельство не говорит нам, чтобы брат Константина был живописцем). Вопервых, сама хронология едва ли допускает эту гипотезу. По смыслу житий Константина и Мефодия, почти вслед за путешествием в Козарию наступила их миссия в Моравию, и трудно предположить, чтобы братья по пути в последнюю, так сказать мимоходом, крестили Болгар, как толкуют некоторые ученые, и при этом снабдили их (тоже мимоходом) славянской грамотой. Если принять известия западных летописцев, то крещение Бориса совершилось не ранее 863 или 864 года, т. е. в то время, когда братья находились уже в Моравии3. Вовторых, в это самое время мы видим сильную борьбу между греческой и латинской церковью за господство в Болгарии и колебание самого Бориса между этими двумя влияниями. Если бы Борис был только что окрещен Кириллом и Мефодием, то несколько странным является его обращение в 866 году в Рим с вопросами, относящимися до новой религии. В этих вопросах упоминается о разных проповедниках в Болгарии, но не сделано ни малейшего намека на Солунских братьев. Втретьих, нет никакого вероятия, чтобы такой важный подвиг, гораздо более важный, чем поездки к Сарацинам и Козарам, чтобы этот подвиг, т. е. крещение Болгар и дарование им славянской грамоты, пройден был совершенным молчанием в Паннонских житиях свв. братьев, если бы этот подвиг действительно был ими совершен. Дунайские Болгаре по всем признакам были отчасти христианами еще прежде Кирилла; они уже имели, конечно, славянскую грамоту, а также и начатки перевода Священного писания. Если бы славянская грамота не существовала прежде у Болгар, а была введена только при Борисе, то было бы трудно и объяснить то процветание болгарской письменности, которое началось еще при том же Борисе и достигло такой замечательной степени при его преемнике Симеоне. Но об отношении Кирилла и Мефодия к Славянской грамоте мы говорим в другом месте (по поводу Азовско-Черноморской Руси).

Итак, если Болгарский народ создал в IXX вв. богатую славянскую письменность, которой наделил и других Славян, то спрашивается: когда же этот народ был не славянским? И мог ли он быть не коренным славянским народом ?