Энн Эпплбаум - Паутина Большого террора

Но где бы человек ни оказался в первую ночь после ареста — в старой тюрьме царской постройки, в привокзальной кутузке, в переоборудованной церкви или монастырской келье, — перед ним стояла насущная, неотложная задача: преодолеть шок, прийти в себя, приспособиться к особым тюремным порядкам и выдержать следствие. От того, как это ему удастся, зависело, в каком состоянии он покинет тюрьму и, в конечном счете, как сложится его жизнь в лагерях.

Из всех стадий, которые проходил арестант на пути к ГУЛАГу, западному человеку, вероятно, легче всего представить себе допрос, поскольку он описан не только в книгах по истории, но и в западной художественной литературе (например, в классическом романе Артура Кестлера «Слепящая тьма»), показан в военных фильмах и отражен в других областях высокой и низкой культуры. Крайнюю жестокость на допросах проявляли гестаповцы и испанские инквизиторы. Тактика тех и других вошла в легенду. «Мы знаем, как развязать тебе язык», — говорят и нынешние мальчишки, когда играют в войну.

Допросы подозреваемых, конечно, происходят и в демократических, правовых государствах — иногда в соответствии с законом, иногда нет. И за пределами СССР допрашиваемых порой подвергали и подвергают психологическому воздействию и даже пыткам. Тактика «злого и доброго следователя» не только вошла в разные языки как идиома, но и фигурировала в руководствах для американской полиции (ныне вышедших из употребления). В большинстве стран в те или иные времена допрос сопровождался давлением, и стремление оградить человека от такого давления побудило Верховный суд США постановить в 1966 году в решении по делу «Миранда против штата Аризона», что подозреваемого надлежит информировать, помимо прочего, о его праве на молчание и на услуги адвоката [455] Miranda v. Arizona, 384 US 436 (1966). .

Тем не менее допросы, проводимые советскими «органами», уникальны если не методами, то своей массовостью. В некоторые периоды типичное «дело» включало в себя сотни людей, которых арестовывали по всему Советскому Союзу. Показательны для того времени рапорты управления НКВД Оренбургской области, озаглавленные: «Операции по ликвидации подпольных троцкистских групп, а также других контрреволюционных объединений, проведенные в период с 1 апреля по 18 сентября 1937 года». В рапортах говорится, что за пять месяцев в этой местности было арестовано 420 «троцкистов», 120 «правых», «более двух тысяч членов правой военно-японской организации казаков», «более 1500 офицеров и царских чиновников, сосланных в 1935 году из Ленинграда в Оренбург», около 250 человек «по так называемому польскому делу», приблизительно 95 человек «по делу об уроженцах Харбина», 3290 человек бывших кулаков и 1399 человек «при ликвидации преступных элементов».

В целом за пять месяцев оренбургские органы НКВД арестовали более 7500 человек, и на тщательное изучение улик у них просто не было времени. Но это было и не важно: расследование каждого из этих «контрреволюционных заговоров» инициировала Москва. Местные органы НКВД просто исполняли ее указания, реализуя спущенные сверху квоты [456] N. Werth, «A State against its People: Violence, Repression and Terror in the Soviet Union», в кн. Courtois, с. 193–194; С. Куртуа, Н. Верт, Ж.-Л. Панне, А. Пач-ковский, К. Бартошек, Ж.-Л. Марголен. «Черная книга коммунизма. Преступления, террор, репрессии». Пер. с фр. М., 1999, с. 195–196. .

Из-за большого числа арестов пришлось применять специальные процедуры. Это не всегда вело к большей жестокости. Наоборот, массовость порой означала, что НКВД сводил расследование к минимуму. Человека второпях допрашивали и затем второпях приговаривали; иногда этому предшествовал краткий «суд». Известный советский военачальник генерал Александр Горбатов вспоминал, что суд над ним длился четыре-пять минут. Были сверены его личные данные и задан единственный вопрос: «Почему вы не сознались на следствии в своих преступлениях?» Приговор — пятнадцать лет [457] Горбатов, с. 127. .

Других не судили вообще: приговор в их отсутствие выносило либо «особое совещание», либо «тройка». Так произошло с Томасом Сговио, чье дело «расследовалось» чрезвычайно поверхностно. Он родился в Буффало, штат Нью-Йорк, и приехал в СССР в 1935-м как политэмигрант, поскольку его отца, американского коммуниста итальянского происхождения, за политическую деятельность выслали из США в Советский Союз. За три года, проведенные в Москве, Сговио постепенно разочаровался и решил отправиться домой, для чего попросил вернуть ему американское гражданство, от которого он отказался по приезде в СССР. 12 марта 1938 года, выйдя из американского посольства, он подвергся аресту.

Следственное дело Сговио, фотокопию которого он десятилетия спустя сделал в московском архиве и затем подарил Гуверовскому институту, невелико по объему, что соответствует его воспоминаниям о событиях. Имеется список того, что нашли при нем во время первого личного обыска: профсоюзная книжка, блокнот с адресами и телефонами, читательский билет библиотеки, лист бумаги «с надписями на иностранном языке», семь фотографий, перочинный нож, конверт с заграничными марками и так далее. Есть бумага за подписью капитана госбезопасности Сорокина, где говорится, что подозреваемый вошел в посольство США 12 марта 1938 года. Есть показания свидетеля о том, что подозреваемый вышел из посольства в 13.15. Имеются также протоколы первоначального расследования и двух кратких допросов; на каждой странице — подписи Сговио и следователя. Первое заявление Сговио гласит: «Я хотел вернуть себе американское гражданство. Три месяца назад я в первый раз пошел в посольство США и подал просьбу о возвращении гражданства. Сегодня я пошел опять… Секретарша сказала мне, что сотрудник, который занимается моим делом, отлучился на обеденный перерыв, и посоветовала прийти через час или два» [458] Hoover, Sgovio Collection, Box 3. .

Последующие допросы большей частью состояли в том, что Сговио вновь и вновь заставляли рассказывать о подробностях своего визита в посольство. Только один раз от него потребовали: «Расскажите нам все о вашей шпионской деятельности!» Он ответил: «Вы знаете, что я не шпион», и больше на него, судя по всему, особенно не давили, хотя допрашивающий с неопределенно-угрожающим видом поглаживал кусок резинового шланга, какими обычно избивали заключенных [459] Sgovio, с. 69. .

Хотя сотрудников НКВД дело Сговио не слишком интересовало, они, конечно же, не сомневались в его исходе. Несколько лет спустя, когда Сговио потребовал отмены приговора, прокуратура решила, что поскольку он не отрицает, что подал в посольство просьбу о возвращении гражданства, для пересмотра дела нет оснований. Признание Сговио в том, что он действительно был в посольстве и хотел покинуть СССР, «особое совещание» сочло достаточным основанием, чтобы приговорить его к пяти годам как «социально опасный элемент». Его случай был рутинным. Захлестнутые потоком дел, следователи ограничились минимумом [460] Hoover, Sgovio Collection, Box 3. .