АНРИ ВАЛЛОН - История рабства в античном мире. Греция. Рим

Отца, который сам-то раб.

И если рабам дозволяют употреблять слова «отец» и «сын», то это акт милости, не имеющий никакого значения: отцовство у рабов, говорит юрист Павел, не имеет никакого отношения к законам. Это естественное родство, вытекающее из их взаимоотношений, приобретает для них правовой характер только вне рабского состояния. Нет собственности. У греков не было слова для обозначения той части имущества, которую оставляли в распоряжение рабов. Рим имеет такое слово: это – пекулий, но он существует лишь для того, чтобы точнее определить и ограничить этот вид собственности. «Пекулий, – гласит закон, – это то, что господин сам отделил от своего имущества, ведя отдельно счет своего раба». Даже выданная рабу одежда не входит в пекулий, если она не предоставлена ему навсегда. Это не столько доход раба и плод его трудов, сколько спутник его жизни, со всеми ее удачами и неудачами, подлинный спутник, похожий на нее своим непостоянством («законники», считавшие раба только за вещь, были склонны видеть в этом пекулии, который родится, растет и умирает, отображение судьбы человека). Это спутник раба и в некотором роде похожий на него, но безусловно связанный с его судьбами, как плохими, так и хорошими. Это было как бы временным товариществом в интересах господина. Пекулий не сопровождал раба за пределы дома; ни продажа, ни завещание, отдающее раба другому, не влекли за собой уступки и его пекулия, если это не было специально предусмотрено. Пользуясь образным выражением Папирия Фронтона, пекулий рождался и умирал по воле одного только господина, и если последний не всегда мог воспрепятствовать его гибели вследствие неловкости раба, то его согласие было во всяком случае необходимо для того, чтобы труд и искусство раба способствовали его накоплению.

Итак, пекулий принадлежит господину, как и сам раб; а этот последний в такой степени является его собственностью, что господин не может брать на себя каких-либо имеющих законную силу обязательств по отношению к рабу (ведь нельзя «обязываться» по отношению к самому себе); точно так же нельзя и обвинить раба в воровстве, так как то, что раб присваивает себе в силу того, что. он сам является частью его имущества, не перестает быть имуществом господина. То, что квалифицируется как кража рабом у своего господина, не есть похищение, а только перемещение собственности. Потребуется специальный иск на того раба, который, будучи отпущен на волю по завещанию, похитил что-либо из наследства, прежде чем оно перешло к наследнику. Его нельзя было преследовать за воровство, так как он был рабом того, у кого он совершил кражу; но его нельзя было и наказать как раба, так как в тот момент, когда наследник получает право наказать его, он ускользает из его рук вследствие полученной свободы.

Если раб был лишен имущественных и семейных прав, то с тем большим основанием он должен был быть устранен от всех прав и привилегий, предоставленных одним римлянам. Мы имеем в виду не только военную службу и общественные должности (это считалось узурпацией, искупить которую могла только смерть), но и всякие дела и сделки, имевшие место в том обществе, в котором он жил. Поэтому за рабом не признается никаких прав состояния («прав у раба никаких») не могло быть и никаких обязательств по отношению к его личности («на личность раба не падает никаких обязательств»). И пусть эти два слова – caput (гражданские права) и persona (личность) – не вводят никого в заблуждение, так как закон, как нам уже известно, гласит в другом месте, что у раба нет «головы», т. е. гражданских прав («не имеет никаких гражданских прав»), а если он все же личность, то личность мертвая («рабство уподобляется смерти»), что на законном основании аннулирует завещание, объектом которого он являлся бы, если бы он был свободным или живым. Он также не имеет права выступать перед судом. Он не может вызывать свидетелей:

Вишь ты, звать в свидетели раба!

Как правило, он и сам не может быть свидетелем, что не исключает, однако, возможности его допроса в случае необходимости. Его свидетельство, не имеющее само по себе никакой силы, получает нечто вроде законного признания благодаря применению пытки. Несмотря на то, что римляне, по-видимому, в меньшей степени, чем греки, злоупотребляли этой формой допроса, однако были случаи, когда обращение к ней все же рекомендовалось. Август, советуя прибегать к ней лишь с осторожностью, тем не менее признает, что в делах уголовных и в случаях тяжелых преступлений она все же является одним из наиболее верных средств расследования; в таких случаях он не только восхваляет ее действенность, но и предписывает ее применение. Впрочем, господин мог предложить для допроса своих рабов, чтобы оправдать себя. В этой «милости» им никогда не отказывали, за исключением определенных эпох деспотизма. С этой целью можно было требовать для допроса и чужих рабов, но в этих случаях закон охранял интересы и безопасность господина. Его интересы были обеспечены: он получал вознаграждение за все убытки; а если раб умирал, то ему выплачивали его стоимость. Следовательно, он ничего не терял, а иногда даже выигрывал. Раб, подвергнутый пытке не как свидетель, а как обвиняемый в преступлении, а затем оправданный, требовал вознаграждения, которое выплачивалось тому, чьей собственностью он был. Если он умирал, то хозяину выплачивали его двойную стоимость. Так же хорошо охранял закон и безопасность господина. От раба нельзя было требовать показаний против своего господина, потому что считалось недопустимым, чтобы гражданин мог быть вынужден обвинять самого себя, а его раб – это он сам. Но этот закон, столь тесно связанный с природой отношений, установившихся между господином и рабом, перестал выполняться, когда опасность стала угрожать общественной свободе. Какие законы могли устоять в смутный период последних времен Республики? Могли ли быть столь щепетильны авторы проскрипций? Когда порядок восстановился, Юлий Цезарь решительно запретил принимать доносы раба против своего господина, призывая проклятия на свою собственную голову, если он когда-либо будет использовать подобные доносы. Самые эти проклятия указывали на зарождение новой опасности. Мотивы общественного интереса, которые во времена Республики побуждали граждан отстранить от себя постоянно грозившую им опасность, не касались больше императора, возвышавшегося над другими и заинтересованного в том, чтобы проникнуть в семейные тайны, уловить самые зародыши заговора. Из уважения к букве закона Август (7 в. до н. э.) требовал, чтобы раб был перед тем продан: уловка, достойная императора, сумевшего превратить республиканские учреждения в основу империи. Тиберий в этом отношении последовал примеру Августа: раб, перешедший в силу продажи в руки постороннего, мог обвинять своего прежнего господина, как это сделал бы всякий чужой раб под пыткой. Для деспотизма была открыта еще другая лазейка. Закон, запрещавший эти доносы рабов, не имел абсолютного характера. Он допускал некоторые исключения для преступлений, нарушавших святость религии и храмов или домашнего очага, доказательство чего можно было часто получить только в недрах семьи, как, например, в случае прелюбодеяния, распутства (тут разумелась профанация и осквернение священных предметов). Оставалось только расширить эту систему. Так и сделали; ее распространили на государственные преступления, оскорбление величества, на государственную измену. Это было единственным, что могло серьезно угрожать безопасности императора. Мы не имеем указания на то, что эдикт Клавдия, запрещавший доносы рабов, уничтожил эти гнусные исключения.