АНРИ ВАЛЛОН - История рабства в античном мире. Греция. Рим

Но раб был не только ненадежным владением, но и опасной собственностью. Были, несомненно, и среди рабов примеры привязанности и искренней преданности. Не все хозяева были жестоки, и их гуманность могла наперекор влиянию института рабства пробудить самые благородные человеческие чувства в этих нередко низко павших душах. Называют рабов Грументы, которые вывели ее из взятого приступом города, сделав вид, что ведут ее на казнь; указывают на раба Веттия, взятого в плен, убившего сперва своего господина, чтобы освободить его, а затем и себя. Подобные примеры были особенно многочисленны в самые тяжелые дни гражданских войн. Были рабы, которые не только противостояли всяким соблазнам и скрывали местонахождение своих обреченных на смерть хозяев, как, например, рабы Варрона, но и такие, которые сами охраняли и защищали их. Мы видим, как некоторые из них соглашались принимать участие в их хитрых планах и выдавали себя за телохранителей какого-нибудь Апулея или Арунция, когда последние, чтобы лучше обставить свой побег, переоделись в одежду центуриона и сделали вид, что преследуют изменников; или как они сопровождали в качестве ликторов Помпония, который со знаками преторского звания осмелился проехать по Риму, выехать через ворота города на государственной колеснице, пересечь всю Италию и перебраться в Сицилию, в лагерь Помпея на судне, принадлежащем триумвирам. В других случаях их преданность не ограничивалась простым содействием: рабы сами придумывали разные хитрости. Так, во время избиения, устроенного Марием, рабы Корнута бросили в пламя костра труп неизвестного, который они выдали солдатам за труп своего господина. Во время проскрипций второго триумвирата раб Реасция сделал больше. Испытав на себе поочередно и милости и гнев этого римлянина, заклеймившего его за некоторые преступления, он сопровождал его во время его бегства и не только не выдал его, но, наоборот, укрыл его в пещере. Затем, так как этому убежищу грозила опасность быть открытым, он набросился на первого прохожего, убил его и выдал его палачам за своего господина, призывая в свидетели своей мести знаки клейма, запечатленные на его лбу. Иногда рабы жертвовали собой и спасали своих хозяев ценой своей собственной жизни, обмениваясь с ними одеждой и ожидая смерти. Аппиан приводит еще несколько других примеров из времен гражданских войн, а Сенека, приводящий много таких случаев, берет их из эпохи более поздней, но не менее страшной, – эпохи доносов при Тиберии. Но все эти примеры – лишь частные случаи, которым можно противопоставить другие. Жажду мести со стороны рабов не всегда удерживал страх перед еще более жестокой казнью: как же могла она устоять перед безнаказанностью? Как могли они не поддаться призывам проскрипций, которые обращались к самым низменным страстям их рабской натуры и возбуждали их против господ, соблазняя их возможностью мести, золотом и свободой? Как часто раб сам становился палачом того, кто мог располагать его собственной жизнью! Как часто матери в слезах напрасно простирали руки к своим жестоким служанкам! Аппиан приводит наряду с вышеупомянутыми примерами преданности подобные же примеры измен со стороны вольноотпущенников и рабов. Но нередко общественное чувство возмущалось этим и старалось их обуздать. Один раб, принесший Крассу письменные доказательства против Карбона, был отослан к нему назад в цепях; другой, предавший своего хозяина во время борьбы Мария и Суллы, был отпущен на волю в награду за донос, а затем казнен как предатель. Во время второго триумвирата один негодный раб, купивший свою свободу ценой такой измены, дошел в своей наглости до того, что в качестве получившего с торгов право на имущество приговоренного к смерти выступил против его разоренной семьи, но народ заставил триумвиров вернуть его этой семье как раба; другой донес о благородной хитрости своего товарища, одевшегося в платье своего хозяина, чтобы спасти его ценой своей жизни, но народ не успокоился до тех пор, пока не принудил магистратов распять на кресте предателя и дать свободу верному слуге.

Итак, эти анекдоты как бы уравновешивают друг друга, и одна их часть может быть многочисленнее другой, в зависимости от той точки зрения, которой моралист придерживается в этом вопросе, т. е. рассматривает ли он его с точки зрения мягкости или жестокости хозяев. Но какие же факты носили наиболее общий характер? Историк установил их в следующем своем суждении о проскрипциях: «Наиболее частые примеры верности встречаются среди женщин, затем среди вольноотпущенников и реже всего – среди рабов». То же можно отметить и в эпоху доносов времен Империи. Когда закон, оберегавший интересы семьи и запрещавший принимать свидетельства рабов против своих хозяев, изданный Тиберием, был открыто отменен Гаем (Калигулой), полился целый поток обвинений. Об этом можно судить по размерам и продолжительности тех кровавых репрессий, которые применял Клавдий на их основании. Но зло на этом не прекратилось. Тацит, клеймивший всю эту эпоху деспотизма, точно так же как и Плиний, сравнивавший Траяна с его предшественниками,- оба свидетельствуют об этой готовности рабов идти навстречу обращенным к ним призывам. Сенека имел в виду не только воспоминания об этих более поздних временах, но и всю историческую традицию, когда он говорил: «Вспомните примеры погибших в расставленных им дома сетях, благодаря открытому ли нападению или благодаря обману, и вы убедитесь в том, что не меньшее число их погибло от мстительности рабов, чем стало жертвами тиранов». В самом деле, раб был врагом, допущенным в самые недра семьи: «Сколько рабов, столько врагов» – гласила пословица. Их обычным оружием были: измена в смутные времена, доносы в эпоху деспотизма, а в спокойные времена – яд и тайные козни. Один вольноотпущенник, заведующий делами Коммода, приветствовал смерть, так как таким образом он избавлялся наконец от неволи, в которой держали его его же собственные рабы, и он завещал, чтобы это выражение радости было написано на его надгробном камне.

Императоры, больше всего поощрявшие доносы, из которых они извлекали пользу, решили принять строгие меры против этой домашней опасности, грозившей только со стороны рабов. Мысль о мести не могла зародиться в душе одного раба; всегда можно предположить, что она является общей для всех его товарищей, поэтому все рабы считались как бы соучастниками в преступлении: они казались подозрительными в том случае, если они не догадались о нем, виноватыми, если не предупредили его. И если хозяин погибал жертвой насилия, то к смерти приговаривали всех рабов. Таков был обычай, торжественно подтвержденный сенатским постановлением, внесенным Силаном во времена Нерона: «…так как, – гласил закон, – семейная безопасность находилась бы под сильной угрозой, если бы рабы не были вынуждены под страхом смерти защищать своих хозяев против своих же слуг и чужих людей». Господином считался не только отец, но и сыновья, даже вышедшие из-под его власти (совершеннолетние), а к рабам причисляли вольноотпущенных в силу завещания, вольноотпущенных на известных условиях. Исключались дети, слепые, сумасшедшие, глухие, немые, если их инвалидность послужила им препятствием (оказать эту помощь), больные, но только в том случае, если болезнь была настолько тяжелая, что приковывала их к постели, рабы, сидящие в заключении, если их цепи были так крепки, что они не могли их разбить. Таков был закон. Случай применить его представился в правление Нерона по поводу смерти Педания, о котором мы упоминали в главе о «Числе рабов». Речь шла о том, чтобы предать казни 400 человек, виновных лишь в том, что они находились под одной крышей с их убитым господином. Толпа, тронутая жалостью при виде стольких невинных жертв, волновалась, грозя восстанием. В сенате мнения тоже разошлись, но тогда Гай Кассий выступил с защитой следующих принципов: «Предкам нашим душевные свойства рабов внушали недоверие даже в том случае, если эти последние родились на одних с ними полях или в одних и тех же домах и тотчас же вместе с жизнью воспринимали любовь к своим господам. Но с тех пор, как мы ввели в число наших рабов целые племена с их отличными от наших обычаями, их чуждыми для нас суевериями, их неверием, то такой сброд людей можно обуздать не иначе, как страхом». И это страшное избиение привели в исполнение совершенно хладнокровно, несмотря на народное возмущение; народ, неимущий и сам раб по происхождению, не имел оснований бояться этих заговоров.