Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 2)

Алейников глядел прямо в лицо Ивану. Тот лица не отводил, только светлые точки в его глазах дрогнули и исчезли да кожа на скулах сильно натянулась.

- Ты... для этого... чтоб сообщить все это, и разыскивал... нас с Семкой?

- Да. И для этого, - сухо ответил Алейников.

Иван ничего не выражающими глазами скользнул по гладкому подбородку Алейникова, по его груди, на которой, как и у самого Ивана, не было ни орденов, ни медалей, по его рукам с сильными, жесткими пальцами, в которых он вертел спичечный коробок. Задержал взгляд на этом коробке и отвернулся.

Откуда-то из-за кустов появился Гриша Еременко. Он ничего не спросил, ничего не сказал, бросил только взгляд на Алейникова, подобрал с травы ложки, взял котелок с остатками каши, фляжку, хлеб, недоеденную тушенку и исчез так же безмолвно, как и появился.

- Слава богу, что Семена убило... - проговорил Иван наконец. - Если убило...

- Как?! - мгновенно воскликнул Алейников. - Как это... если убило?!

- Погиб он, конечно... Я же сам видел. Только не пойму, куда тело делось. Я после боя всю высоту облазил. Еще до того, как убитых хоронить начали. Нету его, не нашел.

- Куда ж он делся?

- Не знаю. Я все обыскал.

- Да ты что голову мне морочишь?! - воскликнул Алейников.

- Не морочу я! - вскипел и Савельев. Но тут же остыл, принялся, как и раньше, не спеша рассказывать: - Оно как все было там у нас после того, как танк этот орудие наше раздавил? Ружейникова тоже взрывом отбросило от пушки, этим и спасся. Плечо ему осколками ободрало только. Подошел он, значит, ко мне, сел, на Семку глядит... Помню, спросил, сколько ж ему лет. Я сказал. И говорю: "Давай плечо тебе чем-нибудь перевяжу". - "Погоди, отвечает, с плечом. Смотри-ка!" Это, значит, возле речки снова бой закипел, стрельба заревела. Мы кинулись к своему окопу. Глядим - немцы сыпят от реки. Сбили их, значит,, штрафники, погнали. "Ага, сосенки-елочки!" - засверкал глазами Ружейников. А сам диск в автомат вбивает. Потом гранаты стал по карманам рассовывать. И мне: "Бери остальные, чего головой вертишь, как дурак?!" А я верчу потому, что вижу - из-за дымов, что на западе распластались, кучи немцев бегут. И опять в сторону нашей высоты. Земля в ту сторону ровная, как стол, кой-где только овражками изрезана. Километра на два вдаль, до самых дымов, все видно. "Гляди, - закричал я, - и оттуда немцы отступают!" - "Где? - прохрипел Ружейников. А-а, сволочи! Так тем более айда! Давай!" Махнул мне автоматом, переметнулся через бруствер. Я за ним, значит...

Алейников сидел неподвижно, грустновато глядел куда-то перед собой. Казалось, он вовсе не слушает Ивана, а размышляет о чем-то, думает какую-то свою давнюю и нелегкую думу.

Однако едва Иван примолк, тотчас поднял на него уставшие, колючие глаза:

- Ну?

- Немцы от реки тоже своих, видать, заметили. Отстреливаясь, в ту сторону и попятились. А нам с высотки их с автоматов не достать. Ружейников и решился навстречу им, с тыла. Я, признаюсь тебе... "Сомнут же нас немцы, сами лезем под их сапоги!" - заколотилось у меня в мозгу. Чего мы им, двое-то?! Испугался я, признаюсь, в этот момент. Как будто раньше все и ничего было, а тут холодным лезвием голову разрезало...

- Испугаешься, - угрюмо уронил Алейников, опуская голову.

- Да-а... Однако качусь с холма следом за Ружейниковым. Как зайцы, скачем - от воронки до воронки. Больше укрыться негде, высотка голая и гладкая, как бабья титька... Соображаю - к подбитому нами позавчера танку Ружейников бежит. И немцы к нему же от речки пятятся, приближаются. И вот, хочешь - верь, хочешь - нет, так мы до разбитого танка и добежали по голому месту незамеченные. Упали под него...

- Не до того, значит, немцам было.

- Не до того, видно, - согласился Иван. - Штрафники эти и в самом деле дьяволы. Наступали они... страшно и вспомнить. Немцев вдвое, однако, больше было. Только прижмут штрафников к земле, а те опять поднимаются. Под самый огонь... И прут как заговоренные. Косят их, а они...

- Что ж им остается? - сказал Алейников. - Они обязаны выиграть бой. Другого для них не дано.

Иван поморгал большими ресницами и потерявшим силу голосом проговорил:

- Да я знаю. Только не видел никогда до этого.

Иван посмотрел на взмокший, обильно поседевший висок Алейникова, на струйку пота, стекавшую по горячей скуле, обтянутой загорелой, уже заметно одряблой кожей, и вдруг почувствовал, как возникает в нем жалость к этому человеку.

- Оно много не надо бы, да видим, - произнес Алейников.

- Приходится, - грустно сказал Иван.

Жалость к Алейникову в душе Ивана все росла, он ощутил вдруг всю тяжесть, которую нес на себе этот человек, и от этого ощущения Алейников сразу стал ему как-то ближе, понятнее.

- Упали под танк... И что потом? - спросил Алейников, не меняя позы.

- Что же потом? Прижались мы с Ружейниковым к вонючей, обгоревшей броне и ударили из двух автоматов навстречу немцам. Какие-то секунды, может, они всего и не понимали, откуда это в них и кто?.. Прилипли к земле. А этих секунд и хватило штрафникам. То есть не то чтобы хватило... То ли они подумали, что какая-то часть им на подмогу, то ли еще чего - только заревели еще звериней... Мы, значит, из автоматов поливаем, немцы палят, сами штрафники - а очередей будто и не слышно, все в сплошном мате тонет. Когда гранаты только бухали, рев этот маленько задавливало...

- Немцы их рева пуще автоматов и боятся, - сказал Алейников.

- Да-а... Ну, сколько бой шел этот, не знаю, не меньше часу, однако. Все огнем и дымом взялось. И гореть вроде нечему, а горело... И как он шел, ничего было не разобрать. Мы после одиночными только стреляли. Потому что мелькнет в дыму немец - и тут же в нашей форме солдат... Вот так под танком мы с Ружейниковым и пролежали. Слышим, бой через нас перекатился, отдаляться стал к высоте. Что же нам-то, думаю, со штрафниками, что ли, идти? Спрашиваю у Ружей-никова, а тот мычит лишь. Глянул я - ничего, новой никакой крови не увидел. "Куда, кричу, раненый?" Стонет он и головой крутит. Эх, думаю, черт ли с ними, со штрафниками-то, обойдутся. Вытащил Ружейникова из-под танка, взвалил на плечи, понес к реке. Вот так... А дальше как бой развивался, ты и сам, наверное, знаешь... Остатки немцев от реки на высоту отступили, нашу огневую позицию заняли, где Семка лежал. И откатывающиеся с запада фашисты тоже за высоту зацепились. Целых полдня, считай, там держались.

- Это я знаю, - сказал Алейников.

- Ну вот, как на войне-то бывает! Только что мы на высоте были, а теперь немцы. А я с Ружейниковым по берегу мечусь - куда же, думаю, мне? В правый пах его и опять в то же плечо прошибло, поглядел я. Кое-как забинтовал своей рубашкой. И думаю все: "Господи, Семка! Хоть и мертвый ты, а... Надругаются же, сволочи, над телом!" А потом наши с востока, от Жерехова, поперли. И оттуда, с запада, пошли. Вскоре наша пехота вдоль реки потекла. Ну, я, значит, доложил какому-то лейтенанту, кто мы такие, откуда. Тот аж глаза выпучил: "Живы?! Знаем об вас!.. - И крикнул кому-то весело: - Их сто раз похоронили, а они живые, черти полосатые! Быстро в санроту старшего лейтенанта Ружейникова! Савельева накормить, а после боя я лично трофейным коньяком напою его и доставлю в его родную танковую часть!"