Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 2)

Лахновский поморщился от этого неуместного и пошлого эмоционального взрыва, тихонько отстранил ее и встал.

- Вот так, Полина. Отец твой действительно был трус, ничтожество. Его жена, а твоя мать... открыто была моей любовницей, а он даже не имел смелости и вида подать, что знает...

- Она недостойна тебя, Арнольдик! - с жаром воскликнула Полина. - Она стара, как заезженная кобыла!

Даже он, циник Лахновский (каковым он в душе сознавал себя и считал это вовсе не пороком, а профессиональным достоинством), при этих словах удивленно поглядел на молодую женщину и брезгливо скривил губы. Он хотел возразить, что мать ее не всегда была старой и заезженной кобылой, но вместо этого, расхаживая по комнате, заговорил:

- Мир в конечном счете прост. Есть властелины, есть рабы. Властелинов не много, рабов - тучи. Так было всегда - при фараонах, султанах, царях. Так будет и впредь. Так богом установлено. И какие бы время от времени катаклизмы в обществе ни происходили, все вернется на извечный свой круг. И наша борьба поэтому, в том числе и мои скромные усилия, исторически закономерна и справедлива.

Произнеся это, Лахновский остановился, сам удивляясь своим словам. Вон до каких философских глубин он дошел! И, веря в истинность и правоту своих рассуждений, ощутив вдруг потребность в таких рассуждениях, продолжал, вышагивая по комнатушке:

- А закономерность и есть закономерность. Она наступает неотвратимо... Сколько было в тысячелетней истории России всяческих так называемых народных восстаний и бунтов? Ну, скажем, как его? Болотников, Разин, Пугачев... Или девятьсот пятый год?! А чем кончилось? Зачинщиков в конце концов сажали в клетки, принародно отрубали головы, вешали, расстреливали. И жизнь входила в извечную колею... А на Западе, там, за границей, сколько было революций, которые вроде бы побеждали?! Но сейчас какова картина? Все осталось по-прежнему. И революцию семнадцатого года ждет такой же конец. Не сумеют они ее защитить, потому что нечем. Эта толпа, следуя беспрерывным призывам Ленина, хочет построить какое-то новое государство. Не удастся, не сумеют они его построить. Управлять всяким государством могут только высокообразованнейшие люди. Ну что ж, в конце концов такие люди и окажутся на всех главных, ключевых постах... пусть даже вновь созданного государства. Но это будут наши люди. Сейчас, после смерти их главаря, этого Ленина, такая благоприятная возможность открывается. И есть в России человек, настоящий лидер и вождь, высокоэрудированный, закаленный в политических битвах, человек благороднейших мыслей и смелых действий...

- Кто? Кто?! - воскликнула Полина Свиридова, съедая преданными глазами Лахновского.

"Троцкий Лев Давыдович", - хотел было сказать Лахновский, но не сказал, удержался. "Зачем ей это знать?" - подумал он.

- И вот если этот человек станет во главе этого вновь созданного государства и, естественно, расставит повсюду своих людей, верных своих помощников, что ж тогда?

Полина моргала глазами, зрачки ее горели, щеки вздулись от внутреннего жара.

- Ты, ты будешь тогда... тайным советником, министром! - прошептала она. И неожиданно глаза ее переполнились слезами. - И ты меня оставишь, забудешь...

- Ах, боже мой! - Лахновский скривился, как от зубной боли. - Я о серьезнейших вещах, а она... Я спрашиваю: что ж тогда?

- Не знаю, - мотнула Полина космами соломенных волос. - Милый!

- Тогда под звон тех же лозунгов и призывов... под вой ультрареволюционной фразы... все так называемые завоевания семнадцатого года будут потихоньку похоронены! Россия незаметно станет на буржуазно-демократические рельсы. Ну, а там надо будет поглядеть, что с этой демократией делать.

Лахновский примолк, глянул на Полину, на ее вырывающуюся из одежды грудь, усмехнулся.

Полина ничего не поняла, приоткрыв рот, глядела на Лахновского. "Скажи ей сейчас: зарежься... или зарежь кого-нибудь, хотя бы мать родную, - ведь все сделает. В ней можно слепой фанатизм разжечь до предела", - отметил Лахновский.

- Но это, так сказать, один путь борьбы с революцией семнадцатого года, вслух произнес он. - Парламентский, что ли.

- А... другой? - все так же дыша тяжело и жарко, спросила Свиридова.

- Другой более примитивный, хотя, может быть, более скорый. С помощью обыкновенной грубой силы.

- Где ж ее, силу, взять?

- Я ж говорил - Россия одна в окружении цивилизованных стран с их мощной индустрией, с могучими армиями. А в России что сейчас? Не выпускается ни одного танка, ни одного самолета или, скажем, артиллерийского орудия, военного корабля. Армия маломощна и беспомощна, кроме царских трехлинеек, у нее ничего нет. Большинство угольных шахт затоплено, электричества - кот наплакал... И мы будем мешать всеми силами, насколько у нас их хватит, мешать возрождению и строительству заводов, электростанций, шахт, созданию армии, будем дискредитировать, а где можно - истреблять ленинских фанатиков, преданных его идеям, будем...

- Зачем? - прохрипела вдруг Полина.

- Что зачем? - не понял Лахновский.

- Мешать... и истреблять. Это все равно так постепенно и долго! Проще ведь и быстрее, если другие страны сейчас пойдут на Россию войной. Раз она беспомощна.

Лахновский с недоумением оглядел свою добровольную, пришедшуюся так кстати наложницу.

- Видишь ли, девочка... Это все на словах так просто и быстро. Съесть спелое яблоко можно в две минуты. Но ты подумай, сколько надо труда и времени, чтобы посадить семечко... ухаживать за деревцем, вырастить его, выходить, уберечь от заморозков, болезней и прочих опасностей. Даже коза или заяц могут кору обгрызть или, когда уж зацветет, град оббить. Потом, когда яблоко зреет, надо следить, чтобы ребятишки еще зеленым его не сорвали...

- Боже, как я буду сегодня любить тебя! - в исступлении простонала Полина.

- Да, но с этим кончать скоро придется. Само собой это фруктовое дерево не вырастет и плод не созреет...

И вскоре Лахновский, оставив Полине значительную сумму денег, чтобы она могла на всякий случай сохранить за собой эту уютную и тихую квартиру, уехал в Москву, сказав на прощанье с улыбкой:

- А то куда мужчин водить будешь?

- Нет, нет! - с искренним раскаяньем воскликнула Полина, давясь слезами. Я была гадкой... до встречи с тобой. Ты меня очистил, возродил! Буду ждать тебя, Арнольдик! Я еще молода... И всегда буду моложе тебя на целых тридцать лет. Разве этого мало для тебя?

- Не мало, - еще раз улыбнулся он. - Но я жизнь принимаю во всех ее диалектических сложностях и противоречиях... Я оставляю тебе деньги на квартиру, чтобы, если понадобится, я мог снова нырнуть сюда, как в нору, и переждать... До возможной встречи, детка.

Но с Полиной Свиридовой Лахновский, ныне штандартенфюрер, то есть полковник германских войск СС, больше никогда не встречался, только изредка переписывался.