Анатолий Иванов - Вечный зов (Том 2)

- Вылитый Семка! Надо же!

- Это девочка, Николай, - сказала Анна Михайловна.

- Чего-о? - разочарованно протянул Колька. - Тоже мне...

- Бесстыдник! - прикрикнула Акулина Тарасовна. - Чего те тут? Ступай-ка.

После, когда Наташа перешла работать секретарем к Нечаеву, Юрий, встречая ее где-нибудь на территории завода, первым делом спрашивал, как здоровье Леночки. Первым и последним, потому что Наташе было это неприятно и она торопливо отходила, чувствуя, что он обиженно глядит ей вслед, и понимая, что обижает его напрасно.

...Голоса, затихая, доносились со всех сторон, то с близких, то с отдаленных улиц, окон зацветало все больше, будто сейчас была не полночь, а приближался рассвет. Они погорят немножко, думала Наташа, люди, вернувшиеся со смены, торопливо поужинают и, усталые, лягут спать. Одно за другим окна будут гаснуть, и вскоре все большое село, как измотавшаяся за день хлопотливая хозяйка, вскочившая, чтобы встретить и накормить работников, снова будто приляжет и задремлет. Сон будет крепкий, но непродолжительный, через несколько часов уже прольется рассвет, потом опять зацветут окна, но на этот раз от веселых солнечных лучей, которые тугими снопами ударят в стекла из-за каменных круч Звенигоры. А вскоре свежий утренний воздух расколет знакомый и всегда волнующий, до боли щемящий сердце звон Кремлевских курантов, и с площади перед сквером Павших борцов революции, где укреплен на столбе радиодинамик, на все село разнесутся отчетливые слова диктора: "От Советского информбюро..."

Так начнется новый день, который будет не легче, чем вчерашний.

- Ты знаешь, Наташ... - Юрий, глядя вниз, колупнул носком грубого рабочего ботинка землю. - Я на фронт ухожу.

- Ты?! - невольно воскликнула Наташа, сразу же пожалев, что этот возглас вырвался.

Юрий скривил обиженно губы.

- А ты что же думаешь, одному Семену положена такая честь?

- Почему одному? Там миллионы...

- Ну да, это я глупость сказал. Боже мой, сколько вообще человек делает глупостей!

Наташа пошевелила бровями, помолчала и вдруг резко и безжалостно сказала:

- А знаешь, Юра... не верю я в твою искренность.

Он усмехнулся, теперь кисло и едко.

- Почему же?

- Ну вот... не похож ты на отца. Совсем не похож. - Она помолчала и добавила все тем же безжалостным тоном: - Не знаю я, почему ты на фронт решил... Мог бы и не идти, есть такая возможность. И тебе не хочется. Потому что ты боишься...

- Ты соображаешь... - Он схватил ее за плечи сильными, привыкшими к железу руками, затряс. - Соображаешь, что говоришь?!

Неподалеку от того места, где они стояли, горела на столбе электрическая лампочка, свет едва доставал до Наташи и Юрия, и в полумраке бешено сверкали его глаза, а на простоватом, обычно добродушном лице проявилась, отчетливо проступила жестокость.

- Оставь меня! - вскрикнула Наташа, сбросила руки его со своих плеч. Вот... теперь ты на себя похож. Такой... такой ты и есть.

- Какой?!

Оба они тяжело дышали.

- Душа у тебя черствая и жестокая.

- Спасибо, - выдавил он сквозь зубы, отвернулся. Большие и сильные его плечи торчали как-то одиноко и сиротливо. И это опять вызвало у Наташи чувство жалости. "Да что это я на него? - сама собой пришла к ней сочувствующая бабья, как она все же понимала, мысль. - И в самом деле он сирота".

- Прости меня, - сказала она негромко. - Может, я не права, Юра... Прости.

- Что уж там... Валяй дальше. - Он по-прежнему стоял к ней чуть боком. Все равно последняя у нас с тобой... пресс-конференция. Задавай всякие вопросы...

- Мать как же твоя будет одна? - спросила Наташа, будто и в самом деле решила воспользоваться его разрешением, и, спросив, тотчас поняла, что вопрос неловкий и, может быть, неуместный по всему ходу и смыслу получившегося у них разговора.

- Она как-то лучше чувствовать себя стала. На работу даже устраивается. В районную библиотеку.

- Что ж, очень хорошо... Я пойду, Юра, мне пора.

Он повернулся к ней, поймал ее взгляд и долго не отпускал. Она испугалась мелькнувшей вдруг мысли, что он сейчас возьмет ее за плечи, прижмет к себе и начнет целовать, и сделала шаг назад.

- Ты знаешь, - усмехнулся он невесело, - мне было семь лет всего, даже меньше, седьмой, кажется, только шел... когда меня пытали враги революции.

Это "враги революции" прозвучало как-то неестественно, может, даже напыщенно, но Наташа, удивленная, этого не заметила.

- Как это... пытали? - выдохнула она.

- Обыкновенно. Как пытают? Били жестоко, я помню... На глазах у матери и отца. Чтобы у них какие-то сведения вырвать... Это было в 1918 году в Новониколаевске, в белочешской контрразведке. Допрашивал какой-то Свиридов, длинноносый, помню, с дряблыми щеками. Я все помню...

- Юра... - Наташа невольно подалась к нему, невольно схватила за руку. - Я не знала.

Он тихонько освободил руку.

- Спроси как-нибудь у моей матери... Оттого и разум у нее помутился тогда, еле-еле отошла. Да, я помню, как тогда было больно. И вот такая же пытка для меня сейчас... С того дня, как увидел тебя... А-а, да чего!

И он, махнув рукой, резко повернулся, пошел от нее.

- Юрий! Юра! - беспомощно вскричала Наташа, сделала несколько шагов вслед. Но он, будто боясь, что она его догонит, пошел быстрее, почти побежал.

* * * *

Ответной телеграммы из Москвы Наташа с трепетом ждала весь следующий день, до вечера, и еще следующий... Она через каждый час звонила на почту, хотя оттуда ей обещали немедленно позвонить сами, как телеграмма только поступит. Но не звонили, телеграммы не было.

Прошел еще день и еще... Москва молчала.

- Это не он, значит, не отец, - неживым голосом сказала Наташа Нечаеву.

- Ладно, сейчас мы попробуем все сами узнать. Заказывай, Наташенька, Москву, Наркомат. Только спокойнее...

...Когда в телефонной трубке после долгого хриплого кашля раздался насквозь прокуренный далекий голос: "Миронов слушает..." - Наташа ойкнула и почувствовала, как остановилось сердце. Она сразу узнала голос отца, хотя он за несколько лет изменился до неузнаваемости, износился весь, стал будто заржавленным.

- Кто там? Я слушаю, - повторил отец.

- Папа! Папка! Это я, Наташа... Это я, это я! - закричала она торопливо, захлебываясь. - Ты меня слышишь? Ты меня слышишь?

- Конечно... Здравствуй, дочка. Как ты там?

Наташа не замечала, что голос у отца спокойный и холодноватый даже, эмоций никаких в нем нет, что отец разговаривает так, будто они вчера или позавчера только расстались, а завтра снова будут вместе.

- Я тебе телеграмму послала. Папа! Ты слышишь?

- Да, я слышу. Я получил. И Савчук мне говорил...

- Почему ты мне не отвечаешь, папа?

- Ты замуж вышла, что ли?

- Да, папа. Его Семеном звать. У меня дочь родилась.

- Я знаю. Савчук мне об этом тоже говорил.

- А мама, мама... Ее нет... нас бомбили!