Егор Иванов - Негромкий выстрел (Вместе с Россией - 1)

...Царь и свита постепенно приближались. Соколов вдруг с удивлением обнаружил, что он совершенно не испытывает священного трепета, который полагалось бы иметь в душе, когда находишься столь близко к особе государя. Как ни странно, но царь, за которого по уставу следовало бы Соколову при первой возможности умирать, казался совершенно чужим и далеким человеком.

Полковник гвардейских казаков медленно шел вдоль строя, теребил перчатку и иногда щурился, словно бы от боли. Соколову пришли на память сразу же разговоры, ходившие в киевской среде о том, что в бытность государя наследником произошел опасный для здоровья Николая Александровича инцидент, когда он совершал познавательное путешествие вокруг света. Главным распорядителем тогда Александр III назначил старого и полуслепого князя Барятинского, отличавшегося крайней ограниченностью даже в невзыскательном гатчинском окружении царя. Путешественники следовали на броненосце "Память Азова", пересекали моря и океаны, а иногда по суше на слонах, верблюдах и другим экзотическим транспортом въезжали в глубь чужих государств. Под руководством такого наставника перед равнодушным взором наследника и великих княжичей, сопровождавших его, сменялись красоты невиданной природы, ярких городов и стран, островов и ландшафтов. Для Николая Романова путешествие проходило как бы во сне, за исключением того, что это было не столько сонное, сколько пьяное царство. Вино лилось рекой, под его влиянием путешественники совершали бестактности, от которых и трезвый не застрахован в незнакомой среде.

В Империи восходящего солнца высокородные гости вследствие своего самодовольного невежества с самого начала раздражали японскую толпу посещением храмов, где шумели и громко переговаривались в присутствии изображений Будды и других местных богов. За фанатиком, взявшим на себя миссию отомстить за истуканов, дело не стало. Николай едва не погиб от основательного удара, который нанес самурайским мечом по его легкомысленной голове японец полицейский Ва-цу. Второй удар отразил товарищ по путешествию, греческий королевич Георгий. Ва-цу успели схватить, и вся компания поспешила на "Память Азова" - залечивать первую рану, нанесенную России Японией. Об этом много писали в те дни газеты, а еще больше говорили во всех слоях общества.

Рана оказалась серьезнее, чем думали в первый момент. Хотя, по-видимому, сотрясения мозга и не последовало, в черепной кости, поврежденной ударом, как считали лейб-медики, могло начаться разрастание костного вещества. Процесс, видимо, не остановился, и много лет спустя Николай стал испытывать в левой половине головы давление, которое вполне могло отражаться на функциях мозга. Этот болевой эффект продолжался годами и повлек за собой, вероятно, вполне определенные изменения интеллекта самодержца. Природная ограниченность и упрямство еще усугубились этим травматическим нарушением...

Царь приближался. В своих коротких беседах, следовавших за рукопожатием с очередным приглашенным, Николай Александрович больше всего интересовался теми, кто долго прослужил в строю. Своими вопросами он подчеркивал исключительное благоволение к строевой службе, обходя молчанием штабистов. Дошла очередь и до соседа Соколова, стоящего справа, - седого пехотного полковника.

- Ваше императорское величество, - рапортовал осипшим от команд голосом бравый служака, - командир Тамбовского полка 31-й пехотной дивизии, полковник Грушко представляется по случаю пожалования ордена Анны первой степени.

Царь подает полковнику руку, глядя куда-то мимо него, молча треплет аксельбант. Все в свите и шеренге замирают, ожидая мудрого монаршьего слова. После паузы, длящейся нестерпимо долго, Николай наконец находит, что спросить:

- Ну как, вы довольны расквартированием полка?

Пораженный таким интересом к его полку, командир мнется и так же, как и его величество, не находится сразу, что сказать. А царь и не ждал ответа, он просто демонстрировал единственную сильную сторону Романовых - отличную память, особенно когда это касается расквартирования войск.

- Я знаю, - продолжал самодержец, - ваша 31-я дивизия стоит в Харькове, а в Чугуеве, где расквартирован ваш полк, находятся летние лагеря не только вашей дивизии, но и трех малороссийских корпусов. А в вашем полку два батальона размещены по квартирам, а два стоят в новых казармах...

Полковник в верноподданническом восторге сияет, он готов прослезиться, а царь еще милостивее бросает ему, как и всем остальным строевым генералам и полковникам, с которыми он точно так же побеседовал до этого:

- Ну что ж, передайте от меня полку спасибо за верную службу.

Холеное, но бесцветное лицо Николая II поворачивается к следующему. Ледяные, слегка навыкате серо-голубые глаза безразлично скользят по лицу офицера:

- Ваше императорское величество, Генерального штаба полковник Соколов. Представляюсь по случаю присвоения очередного звания, - отчеканил по-уставному Соколов и щелкнул каблуками.

- Полковник, почему вы не в гусарской форме? Она вам гораздо больше идет! - брезгливо вымолвил император, вяло пожав руку Соколову и растягивая капризно слова с буквой "а".

Николай Николаевич сделал два шага к царю и своим зычным голосом ввязался в разговор:

- Я вижу, вы его узнали, ваше величество! Это тот самый знаменитый митавский гусар, который на весеннем конкур-иппике обобрал всю гвардию! При этих словах великий князь лихо подкрутил ус, как будто сказал что-то исключительно приятное своему племяннику.

- Узнал, узнал... - отмахнулся от него Николай, - хотя он теперь в мундире, который не идет настоящему офицеру! - сделал царь вторую неловкость, даже не заметив первую, и это тоже не укладывалось в сознании Соколова.

- Где же вы начинали свою службу? - На царском лице проявилось какое-то подобие интереса.

- В Белоцерковском гусарском полку, ваше величество, - снова четко ответил Соколов.

- А-а, так это не в бытность ли командиром Вольдемара фон Роопа, который недавно получил мой лейб-гвардии конногренадерский полк? - протянул Николай, снова демонстрируя отличную память.

Не дослушав ответ, как будто он и не спрашивал, государь, теребя свою перчатку, подошел к следующему в шеренге.

Танеев, не отстававший в свите от государя ни на вершок, вдруг приблизился к Соколову и негромко проговорил:

- Его величество ждет вас после приема во втором кабинете для доклада по вашему делопроизводству!

17. Петербург, ноябрь 1912 года

После выступления брата ритора и резюме Великого мастера по обычаю начались масонские беседы, прерываемые стуком молотка. Но Кедрин уже не слушал, что говорят братья официалы, какие банальности изрекают мастера и сюрвельаны. Он сделал знак Альтшиллеру, прося его чуть задержаться в зале по окончании ложи, и погрузился в размышления о второй части своей задачи на этот важный для него день, который решал не только многое в его жизни, но, как искренне думал Кедрин, был историческим для народов и их судеб, связанных с судьбой его - мессии всея Руси.