Дмитрий Жуков - Русские эсэсовцы

Первой моей заботой было по возможности спасти местное население от эвакуации. Для этого выдавались удостоверения с печатью комендатуры, что такой-то, имярек, эвакуации и аресту за хождение ночью не подлежит, т. к. состоит на службе комендатуры. Помимо того, на рукав нашивался белый ромб с той же печатью. Очень скоро не только наши местные крестьяне, но и из соседних сел и деревень стали собираться в Байбузы. Мною была для этой цели открыта мельница, швейная и сапожная мастерские, мастерская выделки веревок, которых очень не хватало, кожевенная выделка, мастерская, где делались ведра, и т. д. Я объяснил населению, что все это необходимо, т. к. иначе я не могу оправдать свои действия перед начальством. Наш штаб стал снабжаться в изобилии молоком, яйцами, птицей, а население, получив убежище и защиту, наконец вздохнуло в условиях хотя бы относительного спокойствия за завтрашний день.

Красные партизаны совершенно перестали беспокоить валлонское расположение.

Момент показался мне благоприятным, и я попросил аудиенции у командира бригады, штурмбаннфюрера Липперта, прекрасного и честнейшего бельгийского офицера, недавно вступившего в командование нашей бригадой, и доложил ему, что хотел бы получить свободу действий в смысле разрешения мне формировать русскую добровольческую дивизию для борьбы против большевиков. Естественно, он мог мне только сказать, что это вне его компетенции, но что он с удовольствием поддержит всякое мое предложение в этом направлении, так как совершенно уверен, что если не принять мер такого порядка, то война будет полностью проиграна.

Через день после этого разговора я получил приказ явиться к командиру бригады, где застал начальника немецкого Фербиндунгштаба оберштурмбаннфюрера Вегенера и генерала Ваффен-СС (фамилии его не помню), командира дивизии «Викинг». Липперт, хотя и неважно, но говорил по-немецки, так что весь разговор шел на этом языке и никаких переводчиков не потребовалось. Мне было приказано подробно изложить мои мысли. Такой исключительный момент следовало использовать полностью, т. к. командир дивизии «Викинг» был очень крупной величиной, а в условиях фронтовой обстановки его слово являлось непреложным законом. В сочувствии Липперта и Вегенера я уже не сомневался, так как самый факт, что они решились потревожить важное начальство, говорил сам за себя. Мой доклад сводился к следующему: следует немедленно сформировать русскую добровольческую дивизию при дивизии «Викинг». Дать этой дивизии абсолютную свободу действий и право сражаться за свой собственный идеал. Вооружить ее можно захваченным у большевиков оружием, имеющимся у нас в изобилии. Дать через Валлонский легион возможность русским эмигрантам-добровольцам, конечно, по нашему выбору, пополнить ее, объявив соответствующий призыв во Франции и в Бельгии. Перевести некоторое число офицеров из русского корпуса в Сербии, сначала в Валлонский легион, а затем командирами в новую дивизию. В течение двух месяцев можно этим путем создать базу совершенно нового русского национального движения, которому и предоставить свободу действий на русской территории. Само по себе подобное движение не может начаться, но затем все пойдет своим собственным путем. Если этого не сделать теперь же, пока мы на Днепре, то, пожалуй, будут поздно.

«Население за Вами не пойдет, и добровольцев из Европы Вам тоже достать уже не удастся», — ответил мне генерал. «Почему не попробовать? — ответил я. — Если вы правы, то, конечно, вся затея напрасна, но если я прав, то можно еще спасти Россию, и Германию, и даже весь мир от надвигающегося коммунизма. Дайте мне „динстрейзе“ в Берлин, я там переговорю с кем надо, вернусь сюда через две недели, и тогда посмотрим, как отнесется население. На первых порах это будет рота, затем батальон, полк и дивизия».

— А русский взвод Валлонского легиона?

Этот вопрос мне был очень неприятен, т. к. я знал, что во взводе не все благополучно, но говорить об этом было невозможно.

«Если командование согласно, то его можно тоже перевести в новое формирование, но я, прямо глядя в глаза генералу, сказал, что при его формировании упустили очень важную вещь — не сказали, что они будут сражаться не за Европу, а „За Веру, Царя и Отечество!“ что совсем не одно и тоже».

Произошло молчание. Наконец, генерал взглянул на меня и сказал: «Завтра утром вы едете в „динстрейзе“ в Берлин. По возвращении явитесь к командиру бригады с докладом. Помните, что весь этот разговор абсолютно секретен, так как я беру на себя ответственность, на которую не имею права. Даже ваши друзья и помощники ничего не должны знать о наших действительных планах. Если при существующих условиях вы сумеете осуществить этот план, то я буду счастлив, что принял в нем участие. С нашей стороны вам обеспечена полная поддержка».

Поездка в Берлин, с моей точки зрения, имела только одну цель: выяснить, кто из русских генералов сможет возглавить в случае успеха начинаемое дело. Вопрос крайней важности. Если это будет решительно, политически мыслящий, преданный монархической идее вождь, то это одно может обеспечить конечную победу. Наоборот, какой-либо «аполитично-непредрешенческий» слизняк с демократически-гнилым мозгом — конечно провалит решительно всякое начинание. Найти такого генерала в нашем эмигрантском болоте дело нелегкое, и я решил об этом посоветоваться с полковником Хаусманом.

«Такого генерала, как вы хотите, у нас нет, — ответил мне полк. Хаусманн. — Если бы он был, то вы его знали бы. Есть много очень порядочных и хороших людей, но они уже не генералы. Они отучились приказывать нужным тоном, да и не знают, что приказывать. Поэтому лучше всего, при возникновении такого народного движения, в которое может при удаче вылиться Ваше начинание, назначать командира из местных сил или отобранной эмигрантской молодежи. Отсутствие чисто военного образования никакого значения не имеет, а взаимное чувство доверия гораздо важнее. Немцы оказали нам услугу, не пустив эмигрантов на фронт, а то они там такую толстовщину поразвели бы, что самым заядлым республиканцам и в голову не придет. Вы сами говорите, что со взводом неблагополучно, а командует им эмигрант. Почему? Да потому, что он болен РОВСовской закваской, совершенно неприменимой при политической борьбе, а здравого политического мышления, по-видимому, не имеет. В этом все дело».

Я вернулся в легион с тяжелым сердцем, но не мог не согласиться с Хаусманном, что наша эмиграция морально совершенно не готова к принятию участия в важных событиях; что за глупейшими гуманитарными соображениями о каких-то «народных правах» они дождутся полного уничтожения этого самого народа; что сотни, а может быть, и тысячи эмигрантов могли бы быть на фронте, если бы действительно хотели этого, а они, вместо этого, разводят слюни о защите территории от «внешнего врага», воображая, что немцы могут победить Россию! Немцам России не победить, а вот душевное гниение действительно может привести к исчезновению с лица земли когда-то великого народа. Но об этом все еще не могут задуматься.