Стивен Кут - Августейший мастер выживания. Жизнь Карла II

Голландцы были готовы к тому, чтобы осуществить давно лелеемую мечту о глубоком вторжении в английские воды. По сообщениям шпионов они составили точную карту течений в Меуэе и приурочили отплытие к весеннему паводку. Едва подняв паруса, голландский флот разделился надвое: большая его часть отправилась в устье Темзы, а отряд из 17 боевых судов в сопровождении 24 кораблей — в Меуэй. Среди англичан немедленно началась паника. Ни Грейвсенд, ни Тилбери не обладали достаточными средствами обороны. А в самом Чатеме, как обнаружил Орбермарл, ни корабли, ни береговая артиллерия не были готовы к отражению атаки противника. Важнее всего, как он считал, было сохранить большую цепь, но и тут вновь сказались недостаточный уровень подготовки и низкий боевой дух. Все же Орбермарлу ценой огромных усилий удалось потопить несколько вспомогательных судов противника по обе стороны последней линии обороны, затруднив тем самым доступ в глубь реки, но вскоре выяснилось, что батареи, прикрывающие цепь, обслуживают любители и, хуже того, кто-то украл орудийные чехлы из дуба, а фанера, поставленная на их место, оказалась настолько тонкой, что при каждом выстреле орудийные колеса зарывались в грязь. Таким образом, базирующаяся в Чатеме большая часть английского флота с его явным недостатком в людях была практически беззащитна. Ко всему этому добавился еще и бунт. Матросы и докеры с прохудившимися карманами, утратившие всякий боевой дух, пассивно наблюдали, как в устье реки входят голландские корабли. Команда «Юнити», фрегата, прикрывающего цепь, дезертировала, а после первых же выстрелов с голландской стороны прекратили сопротивление и другие суда, включая «Ройал Чарлз». Новые залпы отправили на дно «Ройал Оук», «Ройал Лондон» и «Ройал Джеймс». Артиллерия Орбермарла отстреливалась вяло и беспорядочно, торжествующие голландцы творили что угодно и отошли, лишь выпустив последние ядра и используя всего лишь «спасательную шлюпку с шестью гребцами» для того, чтобы отбуксировать главный свой приз — флагман английского флота «Ройал Чарлз». Знаменуя национальный позор, в небо поднялась густая струя дыма. По словам Джона Ивлина, «такого кошмара англичане еще не переживали… такое бесчестье не смоешь ничем и никогда».

Торжествующие голландцы раздавали ордена и награждали своих капитанов золотыми чашами, а в Англии все обвиняли всех. Особенно громко раздавались голоса простого люда. Ясно, откуда все зло. Национальное унижение — прямой итог «порока и пьянства при дворе», впрочем, чего другого можно ожидать, когда «насквозь прогнившая папистская партия находится в таком почете». Эта гремучая смесь секса и сектантства с огромной силой бродила в общественном сознании, улицы превратились в политическую арену. За всем этим угадывался глубоко спрятанный страх, что Англия может стать добычей двуликого зла, исходящего из-за границы, — папства и тирании. Пепис записывал в дневнике: «На каждом углу люди говорят… что их покупают и продают паписты и командуют тоже паписты, а окружение короля — изменники, французские наймиты».

Недовольство выражали и парламентарии, а то, что нельзя сказать в зале заседаний, нередко звучало со страниц газет. В годы Реставрации широкое распространение получила подпольная политическая сатира — по рукам ходили памфлеты, либо тайно отпечатанные в типографиях, либо переписанные от руки дома. Пепис жадно собирал подобного рода литературу и об одном из таких сочинений отозвался так: «Оно обжигает сердце, но все тут правда». Самым острым и плодовитым среди сатириков был поэт Эндрю Марвелл, депутат парламента от Гулля. Его «Последние указания художнику» ярко изображают худосочных вельмож и чиновников, трущихся при дворе. С особой яростью набрасывается Марвелл на леди Калсман. Он создает карикатурное изображение потаскухи, преследующей смазливого грума, затем моющей его ароматное тело, щекочущей пятки, а после возвращающейся к Генри Джермину с его более гигиеничными, по-видимому, ласками.

Примерно такую картину и представляли себе современники, думая о дворе короля Карла II. Марвелл запечатлел чувства отвращения и гнева, которые испытывало большинство думающих людей, но, что примечательно, самого короля не задевал. В глазах поэта прогнившая аристократия и продажные чиновники — лишь пятна на солнце королевской короны. Насколько лучше жилось бы народу, если бы среди советников короля были люди чести, такие, как члены Сельской партии, к которой принадлежал и Марвелл, — истинные, неподкупные патриоты, пекущиеся о народном благе. В глазах Марвелла лишь сельское дворянство могло противостоять коррупции, поразившей двор, «сборищу пьяниц, сводников и дураков».

В этой накаленной атмосфере вдруг возник дикий слух, будто Карл отрекся от престола и бежал из страны. Банки залихорадило, люди печально сравнивали морские успехи Кромвеля с нынешними поражениями. Единственным выходом казалось срочное начало мирных переговоров. На этом энергично настаивал Кларендон. «Пусть даже мир придется покупать дорогой ценой, — писал он, — в сложившихся обстоятельствах это именно то, что нам нужно, и мы просто не можем себе позволить отказаться от такой возможности. Мир нужен, чтобы успокоить людей и избавить короля от бремени, которое ему становится все более непосильным». Английским переговорщикам были даны инструкции вести себя покладисто, и в конце концов удалось заключить Бредский мирный договор, по которому Голландии отходили Западная Африка и Суринам, а англичане сохраняли за собой североамериканские колонии — Нью-Йорк, Нью-Джерси и Нью-Делавэр. Голландские суда будут приспускать флаг при встрече с английскими только в Ла-Манше. Тем не менее национальная гордость была не вполне удовлетворена. По-прежнему требовался козел отпущения.

Кто это, большинству было совершенно ясно. Разъяренная толпа, которая давно уже не могла простить Кларендону дюнкеркской сделки, побила окна в его роскошном особняке на Пиккадилли, повалила деревья вокруг. Таким образом, сомнений в том, кого общественное мнение считало виновником недавнего поражения, не оставалось. Но у канцлера были могущественные противники и при дворе, и сейчас это, пожалуй, значило больше. Молодежь вроде Генри Беннета, недавно получившего титул графа Арлингтона, протеже Бэкингема Томаса Клиффорда, а также Томаса Осборна и вновь назначенного главного казначея сэра Уильяма Ковентри — все они считали опалу канцлера трамплином для своего возвышения. Их естественной союзницей оказалась леди Калсман, которая без устали обрабатывала короля в соответствующем духе. Графине лично важнее всего было, чтобы ее родич, герцог Бэкингем, недавно брошенный в Тауэр за откровенные нападки на короля, был возвращен ко двору. В какой-то момент она явно перегнула палку. Король обозвал ее шлюхой, которой не следовало бы совать нос в дела, ее никак не касающиеся. В ответ она обозвала Карла дураком, не умеющим распознавать, истинных друзей. Четыре дня они не разговаривали, потом Карл смягчился. Бэкингем был освобожден из-под стражи, что позволило ему оказать энергичную поддержку своим приближенным, добивающимся смещения Кларендона.