Томас Рид - Охотники за скальпами

- Ах, да, да, вы правы! Как я не подумал об этом? Пойдем вместе, Галлер, пойдем скорей!

Спустившись вместе по лестнице, они подошли к девушкам. Сегэн начал торопливо и взволнованно описывать наружность той, которую искал.

- Это, вероятно, королева Тайна, - сказала одна.

- Да, да, - бормотал он, дрожа от тревоги. - Королева Тайна! Это она! Королева Тайна!

- Так она здесь, - сказала другая.

- Где? Где? - спрашивал, задыхаясь, отец.

- Я ее видела сегодня утром, совсем недавно, ну, перед самым вашим приходом, - сказала опять первая.

- А я видела, он куда-то уводил ее, - вмешалась в разговор третья, указывая на старого индейца. - Он, наверное, спрятал ее, скорее всего, в Estufa, я думаю.

- Где же это? Что такое Estufa?

- Это то место, где горит священный огонь. Там старик готовит свои лекарства.

- Да где же это? Проводите меня туда!

- Дороги мы не знаем. О, это ужасное место... Там и людей сжигают... Только старый жрец это знает, кроме него туда никого не впускают. Как мы можем знать, где оно? Но, наверное, где-нибудь здесь же, в доме, где-нибудь в подземелье.

Вдруг Сегэна поразила новая мысль, от которой он на минуту оцепенел: что, если дочь его в опасности? Что, если она уже умерла или ее ждет страшная опасность, смерть?

С лица старого предводителя, жреца и врачевателя не сходило выражение угрюмой злобы и упорной решимости - скорее умереть, чем выдать девушку, - и в невыразимой тревоге за свое дитя Сегэн бросился вторично вверх по лестнице.

За ним снова последовало несколько охотников; едва очутившись наверху, он подбежал к старику и, не помня себя, вцепился в его длинные волосы.

- Веди меня к ней! - крикнул он громовым голосом. - Веди меня к королеве, слышишь?! Она - моя дочь!

- Королева... ваша дочь? - пробормотал испуганно старик. Он понял теперь, что без жестокой борьбы этот человек не откажется от своих поисков и, трепеща за свою жизнь, прибегнул к своему испытанному средству: искусной лжи. И, овладев собою, он заговорил деланно спокойным и уверенным тоном: - Нет, белый господин, вы ошибаетесь: это не ваша дочь. Королева - из нашего племени, она дочь солнца; ее отцом был один из навахских предводителей.

- Не искушай меня дольше, презренный! - яростно крикнул Сегэн. - И знай, злодей, что если моей дочери будет причинено малейшее зло, - всех вас ждет неслыханная, страшная месть! Во всем городе твоем я не оставлю в живых ни одной души, и сам ты погибнешь позорной смертью! Ступай вперед, веди меня в подземелье!

- В подземелье! В подземелье! - раздался грозный гул нескольких голосов. Сильные руки схватили индейца за одежду, за длинные вьющиеся волосы.

Старик перестал сопротивляться; мрачные лица доведенных до крайности врагов яснее слов говорили о том, что дальнейшее колебание неминуемо стоило бы ему жизни. И он покорно пошел, ведя за собой охотников, все еще не выпускавших из предосторожности его одежду и волосы из рук, и спустился в подвальный этаж здания храма.

Спустившись с лестницы и приподняв тяжелую завесу над дверью из бизоньих шкур, они пошли длинным коридором, шедшим покато все глубже, пока не вошли наконец в большое, тускло освещенное помещение. Все стены были увешаны шкурами диких зверей и их безобразными чучелами.

То там, то сям скалили зубы головы бурого медведя, белого бизона, пантеры, алчного волка. Между развешанными рогами дикого барана и бизона стояли группы уродливых изображений богов, грубо вырезанные неумелой рукою жреца из дерева или вылепленные из красной глины.

В середине помещения горело на каменном жертвеннике небольшое синее пламя. Это был тот священный огонь, который был впервые зажжен в честь верховного божества, быть может, целые столетия тому назад, и с тех пор должен поддерживаться вечно, пока не вымрет (как предсказывают некоторые) все племя навахо.

Не останавливаясь перед всем этим и даже не заметив, что Сегэн отсюда вышел куда-то, охотники тщательно осматривали и обыскивали все углы.

- Где же Сегэн? Куда он девался? - послышалось вдруг чье-то восклицание.

В тот же миг до охотников донесся какой-то крик. Это женский крик! И чьи-то мужские голоса...

Охотники бросились туда, откуда слышались голоса, сбрасывая на бегу заграждавшие им дорогу висевшие всюду шкуры, - и наконец увидели Сегэна. Он держал в объятиях красивую девушку в пестром, украшенном золотыми безделушками и перьями наряде.

Она кричала и билась в его руках, отталкивая его и стараясь вырваться, но Сегэн удерживал ее, плотно обняв и стараясь отвернуть с ее левой руки рукав оленьей кожи.

- Это она, она! - закричал он наконец дрожащим голосом, увидев на ее обнажившейся руке родинку повыше локтя. - Благодарю тебя, Боже, это она! Адель, моя Адель, узнаешь ли ты меня? Я - отец твой!

Но девушка не переставала кричать. Рванувшись изо всех сил, она оттолкнула Сегэна, простерла руки к старому индейцу и умоляла защитить ее.

Не обращая внимания на все мольбы Сегэна и его ласковые слова, она бросилась на колени перед стариком, обнимая его колени и прижимаясь к ним.

- О Боже, она не узнает меня! Дитя мое! Оставив испанский язык, он заговорил по-индейски, убеждая и умоляя ее:

- Адель, дорогая, дитя мое, я твой отец!

- Ты? Ты - мой отец?! Все белые - враги наши! Прочь, прочь от меня! Не прикасайся ко мне! Мой отец был великий военачальник, он умер. Солнце теперь мой отец, я - дочь Монтесумы. Я - королева навахо!

При этих словах в душе ее как будто произошла какая-то перемена. Она поднялась с пола, на котором стояла на коленях, пугливо пряча лицо, сразу перестала кричать и, гордо выпрямившись, решительно подняла на незнакомца свое прекрасное лицо.

- О моя Адель! - снова выговорил еще Сегэн. - Взгляни же на меня, неужели ты совсем, совсем не помнишь меня? Посмотри, вот твоя мать, дитя мое, взгляни на портрет своей мамы. Неужели и маму не узнаешь, не помнишь?

Он вынул маленький поясной портрет, писанный пастелью, и держал его перед глазами девушки. Она с большим вниманием вглядывалась в него, но заинтересовалась им только как диковинной вещью - глаза ее не выражали ничего, кроме любопытства.

Она совершенно забыла все, и отца, и мать; из памяти ее изгладилось всякое воспоминание о своем детстве, даже родной язык она забыла.

Галлер не в силах был удержаться от слез, когда посмотрел на лицо своего друга. Сегэн стоял среди окружавших его охотников, как человек, только что получивший смертельную рану, - онемелый, с истерзанной душой, с побелевшими, как полотно, щеками, с головой, бессильно поникшей на грудь... Галлер представлял себе безграничное страдание, нечеловеческую муку, которую должно было испытывать наболевшее сердце отца.

Долго простоял он так, не пошевельнув ни одним мускулом, весь во власти безысходного отчаяния, и не пытаясь больше подойти к своей дочери. Потом, со страшным усилием овладев собою, он глухо проговорил: