Жак Эрс - Людовик XI. Ремесло короля

«Повествования» современников, разумеется, нельзя отвергать целиком. Помимо настроения авторов и их ангажированности они почти всегда дают ценные сведения об аро-мате эпохи. То, что они рассказывают о некоторых аспектах повседневной жизни людей, может служить ценным свидетельством, которого не почерпнуть из других, менее субъективных текстов. Но только не трактовка событий, заслуг или проступков, добродетелей и пороков основных игроков на политической арене; пойти у них на поводу — значит попасться в заранее расставленную ловушку и получить своего рода морализирующую сказку, которая историей не является. Не думаем же мы, что через сто или двести лет историки, интересующиеся нашей эпохой, ограничатся розыском всей своей «документации» в мемуарах наших политиков или послов, публицистов и журналистов?

Однако так было. Очень долгое время даже добросовестные авторы настоящих исторических трудов представляли искаженный образ короля Людовика XI, основываясь непосредственно на мемуарах, рассказах или памфлетах его эпохи, по преимуществу самых враждебных, таких, в которых портреты одиозных личностей, олицетворявших бесчинство, поражали воображение и с легкостью отпечатывались в памяти. Такая История, призванная судить, различать по своему усмотрению добро и зло, имела постоянный успех, и мы до сих пор еще от нее не отрешились.

У Людовика, разумеется, были не только друзья, и его доброе имя, худо-бедно оберегаемое при его жизни, пережило его ненадолго. Через несколько месяцев после его смерти Генеральные штаты, собравшиеся в Туре в 1484 году, потребовали тотчас начать процесс над Оливье ле Деном, ближайшим помощником короля, преданным ему телом и душой. В 1498 году обвинения сделались более жесткими в связи с шагами, предпринятыми Людовиком XII с целью развестись с Жанной Французской, на которой Людовик XI заставил его жениться. Несколько десятков свидетелей явились рассказать о том, что пришлось вынести Людовику Орлеанскому и его матери, Марии Клевской. Лакеи и слуги говорили о полученных приказах, о маневрах короля, о его упорном стремлении женить герцога Орлеанского на бедной увечной девочке. Другие свидетели — советники и военачальники — вспомнили об арестах родственников герцога Орлеанского, брошенных в темницы, приговоренных к смерти, а затем помилованных при условии принятия пострига. Другие воспользовались случаем и заявили, что Людовик XI во имя государственных интересов отравил своего брата Карла, герцога Гиеньского. Жан Буте, автор «Летописи Аквитании», воспел несчастья младшего брата, а «Похвалы доброму королю Франции Людовику XII» — безымянное произведение, опубликованное в 1528 году, — по сути, одна длинная филиппика против Людовика XI.

Позднее, во времена Бурбонов, писателям не было нужды занимать подобную позицию, и это пошло на пользу до тех пор проклинаемому королю Людовику. Лионский адвокат Пьер Матье, сначала призванный Генрихом IV, чтобы написать историю его царствования, а потом пользовавшийся покровительством Людовика XIII, издал «Историю Людовика XI и памятных событий, приключившихся в Европе во времена его правления». Эта книга имела успех, была переведена на английский и итальянский. Антуан Варилла, одно время бывший историографом Гастона Орлеанского, в двух своих трудах, не оставшихся незамеченными его современниками, придерживался того же умеренного образа мыслей. Это были «История Франции» и «О воспитании государей» (1689). С тех пор фигура Людовика XI завладела воображением множества писателей, моралистов, драматургов, церковников — в том числе Боссюэ и Фенелона; все они больше говорили о политике короля и о Франции, нежели о причудах короля.

Другие историки занялись более точными исследованиями, изучив и опубликовав серии документов, до сих пор остававшихся неизвестными или неточно цитировавшихся. Уже в 1696 году отец Габриэль Даниель, иезуит, опубликовал свою «Историю Франции со времен установления французской монархии в Галлии», в которой содержались кое-какие интересные уточнения. В 1706 году Дени Годфруа издал в Брюсселе «Сборник документов, служащих доказательствами и иллюстрацией к Мемуарам Филиппа де Коммина», в котором, в частности, приводился текст договоров в Конфлане и Сен-Море, положивших конец войне с Лигой общественного блага (1465), а также Пероннский договор (1468), который один состоит из более чем 26 больших столбцов. Аббат Ле-Гран собрал замечательную серию документов обо всем правлении Людовика XI, которой воспользовался Шарль Дюкло для написания своей «Истории Людовика XI» (1745) — книги, которой следовало бы служить авторитетным первоисточником и вдохновлять наших великих романистов и историков.

Но этого не случилось. Вольтер возродил тенденцию к очернительству. В своем «Эссе о нравах и духе народов и о главных событиях истории от Карла Великого до Людовика XIII» (1756) он несколько наивно воспроизводит все легенды, подхваченные то тут, то там, и даже сам их сочиняет. Много позже писателям-«романтикам» осталось лишь черпать сюжеты из этого сборника анекдотов, что они и дела-ли без всякого разбора. Начало сочинениям такого рода, заставляющим читателя содрогнуться от ужаса или возмущения, было положено «Квентином Дорвардом» Вальтера Скотта (1823) — плодовитого автора, имевшего поразительный успех. После своих первых «готических» романов, действие которых происходило в Шотландии или в Англии («Уэверли, или Шестьдесят лет назад», 1814; «Властелин островов», 1815; «Пуритане», 1816, «Ламмермурская невеста», 1819; «Айвенго», 1819), он вслед за шотландскими гвардейцами французского короля проник на берега Луары и лихо закрутил интригу романа. Повествование в очередной раз основывалось на запутанной истории о любви и крови, будучи лишено даже намека на истину, но имело успех.

Набив руку в искусстве рассказывать о мрачных приключениях, потакая вкусам заранее благодарной публики, Скотт, тем не менее, хотел говорить как историк и как судья. Он взялся доказать, что Людовик XI, в противоположность Карлу Смелому — человеку порывистому, безрассудному и «рыцарственному», — воплощал собой новый, «современный» дух, для которого важны только личные интересы и государственные дела. Этого короля он сделал жестоким, хитрым, способным окружить себя бесчестными служителями (Оливье ле Ден, Тристан Лермит — «прево», Гильом де ла Марк — «Арденнский Вепрь»), Здесь есть все: бесчинства, мрачные темницы и железные клетки, коварство и тайная дипломатия, похищения и насильственные браки; а главное — трагедия Перонна, преданные и принесенные в жертву жители Льежа, сожженные дома, убийство епископа. После «Квентина Дорварда» «исторический» жанр, выдержанный в том же ключе, утвердил свои позиции, снискав любовь многочисленных читателей, которых более привлекала живописная «средневековость», чем верный рассказ о прошлом. Множество авторов либо бесстыдно копировали Вальтера Скотта, либо открещивались от него, так что Людовик XI не был забыт. Всего через год после «Квентина Дорварда», в 1824 году, Проспер де Барант, любовник госпожи де Сталь, префект при Наполеоне, пэр Франции и посол при Луи-Фи-липпе, слывший «либералом и доктринером» и похвалявшийся тем, что пишет не какие-нибудь брошюрки, а совсем наоборот, выпустил «Историю герцогов Бургундских». В ней в точности, но только с еще большей наивностью и нарочитостью, повторяются старые перепевы. Казимир Делавинь, драматург и автор либретто к операм Обера и Мейербера, восемью годами позже с меньшей амбициозностью, но в том же духе решительно примкнул к «романтикам». Из книги в книгу он, казалось, интересовался только злодеяниями и гнусностью тиранов. После «Немой из Портичи» (1828), «Марино Фальеро» (1829) и «Роберта-Дьявола» (1830) он написал свою великую трагедию, озаглавленную «Людовик XI» и сыгранную 11 февраля 1832 года, в которой особо останавливался на последних днях жизни короля. В главной и бесконечной сцене, посвященной его исповеди Франсуа де Полю, король обвиняет себя в том, что стал причиной смерти своего отца Карла VII («Ужас его к дофину (дофином был я!) заставил покойного короля умереть от голода и тоски»), а потом и брата Карла («Интересы государства — столь веские причины!») и, наконец, в том, что мучил и заставлял медленно умирать своих узников («Узники, которых эти башни скрывают в своих стенах, стонут, позабытые в их чреве»). Этих узников он отказывался освободить даже перед лицом близкой смерти.