Олег Казаринов - Обратная сторона войны

«У каждого человека на фронте есть в его представлениях какая-то особенная опасность, которую надо бояться. Но для разных людей она разная. Для меня этот близкий обстрел был особенной опасностью, а для Балашова нет. Для него особенной опасностью было ходить сегодня в атаку. И он этого не скрывал и говорил об этом именно как о пережитой им опасности. Что до меня, то хотя я боялся этого обстрела, но у меня не было желания прерывать разговор и выбегать куда-нибудь из избы. Не потому, что не хотелось показать своего страха перед Балашовым, а потому, что к этому времени у меня уже образовалось чувство, что чем меньше на войне суетиться и переходить с места на место, тем это правильнее. А вдобавок ко всему во мне еще жил остаток абсолютно гражданского ощущения относительной безопасности от присутствия крыши над головой».

Роберт Фиск, корреспондент, попавший в пекло боев в Югославии, впоследствии делился своими ощущениями: «Иногда ничего нельзя сделать, когда, например, на вас обрушивается дом. Но в остальное время это моментальное решение. Пересечь дорогу или остаться на месте? В здание попал очередной снаряд, мне нужно бежать, но я знаю, что на улице стреляют. Бежать или нет? А вдруг вы говорите себе: вот этот миг! Вперед, вперед! И вы идете на это. Вы можете обернуться посередине улицы и сказать: стоп, я ошибся. Нельзя… Все это учит одному: принимать решение и не отступать от него».

Участники боевых действий говорят, что на войне помогает выжить не только опыт, дисциплина и бдительность, но и такие вещи, как инстинкт, интуиция и даже суеверие. Что бы ни говорили о самопожертвовании, но каждый солдат надеется уцелеть, и, до тех пор, пока человеческий инстинкт самосохранения продолжает работать, солдат вынужден ежеминутно решать сложнейшую задачу: как выполнить долг и сохранить при этом свою жизнь.

Виктор Конецкий, автор многих книг на морскую тематику, размышляя как раз над проблемой принятия решений в критической ситуации, пришел к интересному заключению:

«Если увеличить необходимость принятия решений в пять раз в данный отрезок времени, то количество человеческих ошибок возрастет в пятнадцать. Так говорит наука. Наконец наступает момент, когда на обдумывание решения просто-напросто нет физического времени — цепь умозаключений не строится, логика не успевает слагать силлогизмы, вместо подчинения себя логическим выводам ты начинаешь действовать по свойственному тебе характеру-стереотипу, который в этот момент реагирует не на объективную реальность, а на свойственные тебе представления о реальности. В такой ситуации самое правильное — вообще не принимать решений. Умение не принимать решений по трем четвертям вопросов — это и есть Опыт. Ибо решение не принимать решений есть самое тяжко-трудное решение из всех. Мы привыкли решать и поступать с первого вздоха. Когда мы потянулись к материнской груди — мы приняли свое первое решение в жизни. Когда мы попросили морфий у доктора на смертном одре — это мы приняли последнее решение. Не принимать решений в сверхсложной ситуации может только очень сильный человек, ибо отказ от принятия решений не записывается в судовой журнал и не служит никаким прикрытием для судебных последствий. Если человек, отказавшись от принятия решений по трем четвертям вопросов, не испытывает при этом удрученности, растерянности, депрессии, то есть сохраняет даже повышенную, какую-то радостную готовность к принятию любых решений (когда сочтет их нужными), — это и есть настоящий человек поступков. У такого человека не должно быть сильно развито воображение. Хорошее воображение подсовывает слишком много вариантов будущего. Обилие вариантов ведет к утере цельности».

Какими бы спорными не казались эти рассуждения, они давно интересуют военных аналитиков.

В последние годы в армии США, например, разрабатывается специальная программа, основанная на реальных боевых действиях в Сомали и Косово.

Установлено, что в современном бою за полчаса командир среднего звена должен принять от 30 до 50 тактических решений. Разумеется, при такой динамике совершенно не остается времени на то, чтобы постоянно сверяться с картой и вспоминать теоретические выкладки. «Классическая аналитическая древовидная схема с пятнадцатью ступенями проверки здесь не подходит. Офицера тренируют на предмет развития у него шестого чувства, чтобы он мог предсказывать возможные и последующие действия врага и принимать правильные интуитивные решения. Это называется искусственным опытом и это новое ученое словечко в военном лексиконе».

Военный психолог Гари Кляйн считает, что «эта программа ставит целью быстро развить опыт, основанный на применении разнообразных методик с тем, чтобы вы могли научиться быстрее реагировать, а также довериться своей интуиции, довериться своим чувствам, потому что в них есть какая-то основа».

Удивительно, что в военной терминологии, стремящейся к максимальной точности и практичности, появилось довольно абстрактные определения: «интуиция», «шестое чувство» и «какая-то основа». Согласитесь, это больше напоминает фантастические блокбастеры, в которых главным героям рекомендуется воспользоваться не приобретенными в материальном мире навыками, а некой абстрактной Силой.

Возможно, то, что называется «инстинктом, интуицией и суеверием», часто воспринимается как бесстрашие, мужество и героизм. Может быть, то, что одни называют мужеством, бесстрашием и даже наглостью на самом деле являются опытом и профессионализмом.

В мемуарах дважды Героя Советского Союза маршала Василия Ивановича Чуйкова содержатся очень яркие описания Великой Отечественной, которыми я пользуюсь в своей книге. Но не менее интересны его воспоминания о Гражданской войне, в частности, о боях с белополяками.

«Мы с Каталевым настолько увлеклись атакой, что не заметили, как оторвались от своих боевых порядков и выскочили к шлюзам реки Эсса. Одновременно сюда прибежало более роты поляков; они старались проскочить на другой берег. Мы сходу кричали: «Бросай оружие!» И, к моему удивлению, около ста винтовок летит на землю. Оглянулся: нас только четыре человека — я, Каталев, командир роты Козлов и ординарец комиссара. Остальные, по-видимому, отстали. Внезапно из толпы отступающих выскочили человек семь офицеров и открыли по нас, верховым, огонь из пистолетов. Я стреляю неплохо, первыми же выстрелами свалил двух офицеров. И вдруг вижу: падает с лошади комиссар, за ним командир роты. Что с ними? Подойти не могу — пристрелят, как куропатку. В тот же миг подо мной рухнул конь. Ординарца комиссара испуганная лошадь понесла вдоль улицы. Я остаюсь один против нескольких офицеров, прижатый к воротам дома. В руках у меня — по револьверу, на правой висит шашка. Буду биться до последнего. Офицеры, по-видимому, не очень меткие стрелки, мне удается уложить еще двоих.