Вольфганг Ферстер - Противостояние фюреру. Трагедия руководителя немецкого Генштаба. 1933-1944

Ночь, суббота 30 июня

Воскресенье 1 июля — понедельник 2 июля 1934 года

Правительственные машины покинули Темпльхоф; начинают разъезжаться и автомобили СС и военно-воздушных сил. Тишина на аэродроме нарушается только короткими, гортанными приказами. Солнце уже опустилось за горизонт; осталось только красное свечение, прошитое строчкой серых облаков.

По дороге в министерство Гизевиус заскакивает перекусить в ресторанчик на Курфюрстендам, где часто обедают чиновники различных правительственных учреждений. Здесь, за отдельным столом в конце зала, он замечает полковника Ганса Остера, одного из руководителей абвера, который, как хорошо известно Гизевиусу, отнюдь не симпатизирует нацистам. Он подсаживается к Остеру, и за обедом они тихо сообщают друг другу, что им стало известно. Гизевиус пишет: «Я понял, что в военном министерстве почти никто не знает, как много человек погибло». И в самом деле, офицеры рейхсвера остались в стороне, поскольку Рейхенау и Бломберг купили их своими милостями и продвижением по службе. Естественно, Остер был среди тех, кто находился в неведении и теперь возмущался методами, которые применяли рейхсфюрер Гиммлер и Гейдрих. Гизевиус разделяет его точку зрения; расставаясь, они выражают надежду, что «гестаповцы ответят за свои дела — на этот раз они зашли слишком далеко».

Но эпоха безграничного господства гестапо еще только начинается. Для Гейдриха и Гиммлера этот день стал решающим. Именно с него началось неуклонное усиление органов, которые они возглавляют.

Вечер субботы Гиммлер и Гейдрих проводят в Канцелярии вместе с фюрером и Германом Герингом. Через некоторое время Гейдрих оставляет Гитлера наедине с Герингом и Гиммлером. Они разговаривают, не опасаясь, что им кто-нибудь помешает, оценивая то, чего удалось достичь. Количество людей, казненных еще до того; как они осознали, что с ними происходит, подтверждает, что победители действовали очень решительно. Геринг первым произносит имя Рема, который все еще жив. Колебания Гитлера очень беспокоят Гиммлера и Геринга. Неужели он хочет выйти сухим из воды, выставив себя беспристрастным судьей, чьи руки чисты, а всю вину свалить на них? Надо во что бы то ни стало заставить его казнить Рема, навеки связав свою судьбу с ними. И они напоминают Гитлеру об огромном влиянии Рема, о его аморальном поведении, из-за которого почти ежедневно возникали скандалы. Однажды Рем забыл на лестнице в борделе свой портфель со служебными документами, и пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы эта история не просочилась в прессу. Армия тоже жаждет его крови. Вчера Бломберг исключил его из Офицерского корпуса, а сегодня, после гибели Шлейхера, сможет ли рейхсвер согласиться с тем, чтобы Рем остался жив? Справедливость не терпит исключений. Справедливость — Геринг произносит это слово со смаком — требует, чтобы Рем был казнен. Но Гитлер все еще сомневается, и, когда Гиммлер и Геринг покидают Канцелярию, судьба руководителя СА по-прежнему не решена, а сам он в это время дремлет, поминутно просыпаясь в своей душной камере.

Суббота 30 июня. Время перевалило за одиннадцать. Расстрелы в Лихтерфельде на какое-то время прекратились, и жители окрестных домов могут наконец отдохнуть от этих ужасных выстрелов, команд и криков, которые весь день нарушали тишину этого спокойного района. В центре Берлина постепенно пустеют кафе, тихие семейные группы, прогуливающиеся в сторону Бранденбургских ворот, возвращаются по Унтер-ден-Линден, мимо министерства внутренних дел рейха. И хотя в этом большом здании все спокойно, высокопоставленные чиновники, работающие здесь, не находят себе места от страха. Генерал Далюег, руководитель прусской полиции, разговаривает с Гизевиусом и Грауэртом, составляющими список дневных событий, на основе которого потом будет написан отчет. Потом он заявляет, что, учитывая сложившуюся ситуацию, он разложит в своем кабинете походную кровать и останется ночевать в министерстве. Гизевиус решает последовать его примеру и выбирает кабинет отсутствующего коллеги — кому придет в голову искать его здесь, за дверью, на которой прибита дощечка с именем совсем другого человека? Но прежде чем расположиться здесь на ночь, он решил поболтать с адъютантом Далюега. «Я дал ему понять, что решение нашего шефа провести ночь в министерстве свидетельствует о его служебном рвении. «Что?! — воскликнул верный адъютант. — О каком служебном рвении ты говоришь? — Лицо его побагровело, а голос сорвался. — Да он просто боится… потому и не пошел ночевать домой».

Во всех городах рейха имеются люди, у которых есть причины бояться. В камерах Штаделхейма, Лихтерфельде, Колумбус-Хаус и в подвалах на Принц-Альбрехтштрассе они прислушиваются к шагам эсэсовцев, которые могут войти в любой момент, чтобы пристрелить их или отвести на место казни. Они вслушиваются в ночную тишину, не выстраиваются ли солдаты, не заряжают ли оружие. Ужас их увеличивается оттого, что они не понимают, почему их бросили в тюрьму, почему режим, который, как им прекрасно известно, безжалостен к своим жертвам, вдруг отвернулся от них. Ведь они были частью этого режима, и положение отверженных только усиливает их страх. Другие, переодевшись в чужую одежду, с подложными документами, прячутся в чужих домах, отчаянно пытаясь спастись от убийц. Третьи, раненные, чудом сумевшие скрыться от преследователей, бредут по лесным тропам, обходя Берлин, с искаженными страхом и болью лицами. И наконец, четвертые, которых пока не затронули репрессии, тоже трясутся от страха, поскольку хорошо знают тот произвол, который царит в рейхе, и опасаются, что завтра или даже сегодня сами могут стать его жертвами.

Страх, ужас и отчаяние, охватившие тысячи людей, наполняют эту ночь. А в семь часов утра, когда с неба польются яркие, веселые солнечные лучи, возбужденный, металлический голос Йозефа Геббельса ворвется во все дома и будет изрыгать оскорбления, угрозы и предвещать новые смерти. Геббельс по радио рассказывает всей Германии о «ночи длинных ножей», во время которой погибли его бывшие товарищи.

«Они опозорили звание штурмовика и уронили честь СА, предаваясь беспрецедентному разврату и живя в роскоши. Эти дебоширы и пьяницы нарушили принцип простоты и личной порядочности, который исповедует наша партия. Еще немного, и разложение перекинулось бы на все наше руководство, которое они стремились заразить своими постыдными и отвратительными сексуальными извращениями».

Десятки тысяч немецких семей, отправляясь в церковь, возмущаются ужасающим развратом, о котором сообщил им Геббельс. К счастью, Гитлер, мудрый вождь партии, покарал тех, кто был заражен этим развратом. «Они думали, — продолжает Геббельс, — что терпимость фюрера — это свидетельство его слабости… Они встречали все предупреждения с циничной усмешкой. Убедившись, что доброта бессильна, правительство решило прибегнуть к суровым мерам. Фюрер может быть великим в своей доброте, но он может быть великим и в своем гневе…»