Василий Ян - Голубая сойка Заратустры

- Много. Но еще больше написали ученики, слушавшие его поучения.

- Предсказал ли он судьбу своей родины?

- Да. Он говорил не раз и о прошлой и о современной ему жизни, и о грядущих горестях и радостях своей страны. Он все знал и все предвидел.

- Предсказал ли он, что сюда, в это развалившееся государство царя Дария, приду я и покорю его?

- Он и это говорил.

Александр переглянулся с Гефестионом.

- Расскажи, что он сказал обо мне.

Старик грустно покачал головой, и снова из глаз его брызнули слезы.

- Если ты приказываешь, то я скажу. Но это принесет тебе печаль и гнев, а мне гибель.

- Говори, не бойся!

- Всезнающий Заратустра поучал, - и старик продолжал нараспев, как привык читать священные книги, а переводчик сейчас же переводил его слова:

"...Настанет черный день страшнее ночи.

От слез твоих, народ, погаснут очи.

Законом станет меч в руке врага.

Приедет он с глазами Аримана,

Жестокий враг на вороном коне.

Сгорят и дети и жена в огне,

И ты пойдешь один равнинами Ирана,

И будет прах везде, развалины и кровь..."

Заметив, как стало вздрагивать плечо Александра, Гефестион быстро подошел к старому жрецу и рукой прикрыл ему рот. Он обратился к Александру:

- Наверное, ты захочешь посмотреть храм этих огнепоклонников?

- Да. И пусть этот старый безумец мне покажет жертвенник вечного огня и покои Заратустры.

Переводчик и Каллисфен, поддерживая старика под руки, пошли вперед. Александр с Гефестионом, следуя за ними, поднялись по истертой витой каменной лестнице и достигли площадки на крыше храма.

На мраморном жертвеннике горел огонь. Два жреца вылезли, трясясь от страха, из ниши и стали подбрасывать в огонь мелко нарубленные можжевеловые ветки и смолистые корни.

С крыши храма было отчетливо видно, как по кривым, запутанным улицам и переулкам города проезжали вооруженные всадники, гоня толпы людей, нагруженных домашним скарбом, как пылали в клубах черного дыма бесчисленные дома с плоскими крышами, как на них метались люди и отчаянно кричали, воздевая руки к небу.

Александр равнодушно спросил:

- А что случится, если священный огонь на жертвеннике погасить?

Старый жрец ответил:

- Тогда люди жестоко пострадают от гнева оскорбленного бога Ормузда. Это уже было. Однажды мы недоглядели. Страшная буря разметала угли и дрова на жертвеннике. Потоки дождя залили огонь. Мы горячо молились, прося прощения за свою нерадивость, и снова нам помогла милость всепрощающего бога. Раздался страшный раскат грома, и молния, расщепив старый кедр, зажгла его, как факел. Мы сберегли этот священный огонь небесного гнева, и с тех пор он горит опять днем и ночью... Теперь ты пришел затушить его и погубить нас...

Александр, отвернувшись, указал Гефестиону на север, где тянулись хребты покрытых снегом гор:

- Туда я направлю мое войско. Там я поймаю подлого сатрапа Бесса, коварно заколовшего своего царя Дария. Я жестоко накажу его. Тогда моим воинам я дам заслуженный отдых. Затем я двинусь дальше, к восходу солнца, чтобы дойти наконец до Последнего моря, куда никто еще до меня не доходил.

Внезапно Александр обратился к юноше-оруженосцу, несшему за ним небольшой разукрашенный узорами кожаный щит, и приказал:

- Разбросай во все стороны дрова и угли. Погаси сейчас же этот нечестивый огонь!

Смотря на старого жреца, Александр продолжал:

- Ты сказал, что я сын Аримана, "жестокий". А я уже зажег столько огней в Бактре, что обманщикам-жрецам нетрудно будет снова разжечь священный жертвенник. Ступай вперед, старик, и покажи мне покои Заратустры.

Помещение, где некогда обитал праведный Заратустра, было похоже на узкую келью с небольшим круглым окошком под потолком.

- Из этого окна всегда видна звезда "Небесный гвоздь". Учитель любил в ясные ночи смотреть на эту звезду и спрашивать у нее совета.

В келье находились только небольшой потертый коврик в углу и на нем глиняный светильник и чашка, деревянная ложка, бронзовая чернильница и несколько отточенных и запачканных чернилами тростниковых перьев. Вся келья была обрызгана белым пометом птиц. На деревянном гвозде висела старая выцветшая одежда, вся тоже в таких же белых пятнах.

Вдруг послышалось нежное чириканье.

- Стойте и не шевелитесь! - прошептал старый жрец. - Сейчас вы услышите голос нашего учителя Заратустры.

Все замерли.

В просвете окна показалась птичка, похожая на горлинку, но с большим длинным клювом. Она посмотрела косым, недоверчивым взглядом. Старый жрец посвистал, и птичка перелетела к нему на плечо и стала осторожно перебирать клювом его длинные седые волосы. У нее были яркие, бирюзовые крылышки и синее кольцо вокруг блестящего глаза. На голове то поднимался, то опускался коричневый хохолок. Она вспорхнула и снова опустилась, на этот раз на голову Каллисфена. Все стояли неподвижно, стараясь не спугнуть маленького ручного гостя.

- Скажи, крошка! Скажи нам что-нибудь! - тихо говорил старый жрец и слегка посвистывал.

Вдруг птичка насторожилась. В окошке показалась такая же вторая и прочирикала красивую переливчатую мелодию. Сидевшая на голове Каллисфена птичка повторила ту же мелодию, и обе вылетели в окно.

- Где же голос Заратустры? - спросил Каллисфен.

Старик ответил:

- Разве вы не слышали, что прощебетала эта голубая птичка? То было одно из поучений Заратустры. Однажды он сказал своим ученикам: "настанут тяжелые времена, и сын Аримана прикажет сжечь все мои наставления, все рассказы, все молитвы. Изменится лицо земли. Придут новые народы. Но мысли, вложенные мне в сердце светлым Ормуздом, должны остаться вечно. И я их сведу к нескольким главным заветам. Я их пропою голубой сойке, священной птичке, умеющей повторять слышанное. Ариман не осмелится ее тронуть..." После этого до конца своей жизни Заратустра ходил по лесам, приручал голубых соек и приносил их на плече в свою келью. Так у него побывало много птичек. Каждую он учил одному из своих изречений. Все сойки их запоминали и передавали птенцам... Поэтому мы, жрецы священного огня, сберегаем и подкармливаем этих соек, напоминающих людям священные заветы Заратустры.

- Ты можешь сказать нам какие-либо изречения, услышанные от голубых соек? - спросил Каллисфен.

- Да, я помню некоторые: "Торопись обласкать каждого, быть может, ты его больше не увидишь".

- А еще?

- "В каждом человеке дремлет неузнанный бог. Разбуди его".

- А что сказала сойка, прилетавшая сюда?

- Она сказала... - и старый жрец схватил себя руками за голову. Нет, я не смею повторить это!

- Говори! - настаивал Александр. - Я тебя не трону...

- Она пропела: "Как злы и беспощадны эти люди!"

Александр, взбешенный, заговорил быстро, и пеной покрылись его побледневшие губы. Один глаз, более светлый, закатывался под лоб: