Грегори Дуглас - Шеф гестапо Генрих Мюллер. Вербовочные беседы

В начале 1943 года специальная сессия наводящего ужас Германского народного суда была созвана в Мюнхене для слушания дел о государственной измене. Как становится ясно из нижеследующего диалога, Генрих Мюллер играл значительную роль в этом процессе.

М. Мы могли бы поговорить о деле «Белой Розы», если вы хотите, хотя это касалось исключительно внутренних раздоров и может представлять для вас лишь академический интерес.

С. Я знаю кое-что об этом. Дело Шолля и Губера. Листовки.

М. Да и другая пропаганда. Мы знали об этом к середине 1942 года, но нарушители были очень хорошо организованны. Короче, мы не могли найти их нигде. Не слишком приятная перспектива, так ведь? Дело само по себе было довольно простым.

С. Они были пойманы полицейским в университете?

М. Нет, вахтером. Довольно случайно. На самом деле, все это в целом было случайностью. Позвольте мне начать с начала и рассказать вам небольшую предысторию того, как случилось, что я стал связан с этим. Это может потребовать немного времени, так что, возможно…

С. Нет, нет, давайте по порядку. Все, что вы говорите, интересно.

М. Ага. Все интересно, но говорит ли он правду? У меня имеются некоторые документы обо всем этом, но я говорю, что это академический случай и, конечно, с точки зрения участников, трагедия. Я представляю себе драматурга, пишущего киносценарий на этом материале, и лишенного воображения полицейского типа меня, который является плохим рассказчиком, но начнем.

Это было, насколько я помню, в середине лета 1942 года, когда моя жена обратилась ко мне с просьбой. Она знала, что не должна вмешиваться в мою деятельность, хотя изредка и пыталась получить от меня информацию по тому или другому поводу. Я никогда ничего ей не сообщал, и когда я писал доклады дома, то научился, как Леонардо, писать наоборот, и она не могла прочитать то, что у меня было на бумаге.

С. Вы пользуетесь старинным шрифтом, его очень трудно разобрать. Не так трудно, как у Геббельса, но все же.

М. Она пришла ко мне с просьбой, чтобы я выслушал ее хорошую подругу из Пазинга, женщину, которую она знала с детства. Когда я спросил, в чем дело, Софи сказала, что племянник ее подруги попал в исправительную тюрьму, а подруга знает, что он не виноват.

Я попытался избежать тоскливого разговора, объяснив жене, что не занимаюсь уголовными делами, только случаями политического шпионажа и так далее. Однако это ее не остановило, и она напоминала мне об этом несколько дней, пока я в конце концов не согласился увидеться с её подругой. Это было намечено на воскресенье, и я могу вас уверить, что я любил помузицировать или почитать книгу в воскресенье вместо того, чтобы слушать длинные истории о семейном горе и несправедливости, постигшей любимого племянника. Несмотря на это, я встретился с женщиной в саду и после лицемерных взаимных приветствий мы сели. Бедная женщина, боясь меня, опустилась на край садового кресла, ее руки были сложены на коленях, словно она ждала, что ее арестуют и закуют в цепи. Я знал, что моя жена ждала, что произойдет, и я придал всему происходящему респектабельный вид и предложил ей чашку настоящего кофе и кексы.

Итак, история, которую она рассказала, была действительно мрачной. Ее племянник, которому еще не было двадцати, член организации «Гитлерюгенд», на хорошем счету и хороший, если не блестящий, студент, был арестован криминальной полицией за то, что украл ценное оружие из коллекции, принадлежащей одному из семьи Виттельсбахов. Вы знаете, это бывшие короли Баварии. Да, эти Виттельсбахи… Приятные люди, но совершенно безумные. Случай представлялся совершенно ясным и законченным, и я сразу же сказал ей в мягкой форме, что ей лучше заняться делом в рамках судебной системы или, возможно, послать Гитлеру петицию, надеясь на его снисходительность. О, не гримасничайте, он получал их множество и действительно реагировал на некоторые из них.

Тем не менее она продолжала говорить. Отец юноши был убит во Франции в 1940 году, а его матери так стыдно за него, что она не может даже посещать его в тюрьме. Но, несмотря на это, она верит в него и должна видеть раз в месяц. Так трогательно. Я полагаю, она приносила ему сдобные булки, которые охранники имеют на ланч. Такие вот дела. Ее племянник сказал ей во время последнего посещения…

С. Последнего посещения? Они казнили его?

М. За кражу какого-то старого оружия? Я думаю, нет Я имел в виду ее последний визит месяцем раньше. Во время этого посещения он сказал ей, что людей, которые на самом деле украли эти предметы старины, он считал своими друзьями, а они обвинили его, хотя, она сказала мне, он ничего об этом не знал.

Мой бог, если бы я получал по марке за каждую такую историю, выслушанную раньше, я бы уже давно купил прекрасный «мерседес». Но я должен был выглядеть участливым, чтобы моя жена осталась довольна, и женщина продолжала. Друзья был родственниками Вагнера, гаулейтера Мюнхена и старого друга Гитлера. Вот почему, она сказала, судьи запихнули ее драгоценного племянника в тюрьму и позволили настоящим виновникам уйти.

В то время у Вагнера случился удар и он отошел от дел, но Гитлер сохранял за ним место гаулейтера, приказав Гейслеру замещать его на этот период. Я по-прежнему не имел намерения связываться с этим делом, даже если все так и было. Я не люблю вмешиваться в дела, которые не являются моей обязанностью и, кроме того, могут доставить мне неприятности.

Она все продолжала об этом; о несправедливости и о том, как начальству все сходит с рук.

С. Генри Менкен говорил, что не существуем правосудия, потому что люди хотят привилегий, а не равноправия перед законом.

М. Менкен немец или нет?

С. Но…

М. Мы можем продолжить теперь. Я пытался найти способ отделаться от нее, но без грубости, когда она упомянула, почти как мысль, пришедшую в голову слишком поздно, о том, что ее племянник говорил ей. Она сказала ему, что знает мою жену и будет разговаривать со мной. Он, в свою очередь, сказал ей, что знает о деле «Белой Розы» и знает, кто в этом замешан.

Я от этого подпрыгнул, скажу я вам. Мы знали об этих опасных листовках, призывающих к измене, что рассылались по почте и распространялись в Мюнхене. Мы думали, что здесь замешаны студенты из университета, но там было так много студентов и так мало офицеров гестапо, что это было безнадежной задачей. Листовки, которые были очень антигитлеровскими и антивоенными, по-прежнему появлялись, а университет был моей территорией. И тогда я стал менее безразличным и более профессиональным.

Я всегда ношу блокнот, как вы могли наблюдать, хотя сейчас он в папке из кожи страуса, а в те дни это были просто листочки бумаги в дешевой картонной обложке. У меня было много вопросов к ней, я делал пометки. Это так ее взволновало, что она неоднократно возвращалась к фактам, забыв о бедном племяннике.