Валерий Шумилов - Живлй меч или Этюд о Счастье. Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста

– А какая разница, если их политика крайностей по отношению к церкви, буржуазии и вообще всем «хорошо одетым» людям уже готова взорвать Францию? Сто тысяч санкюлотов Парижа одолеют десять миллионов французских крестьян?

– Насколько я знаю, Эбер до сих пор на свободе…

– Да. И в этом состояла вторая часть плана Батца (или того, кто стоял за ним). Одной рукой опершись на «крайних», второй рукой барон стал щедро сыпать золотом среди «умеренных»…

– Дантон?

– Дантон. Шабо не назвал его имени в доносе, но утверждал, что целью иностранных правительств, действующих через Батца, является разложение нашего правительства коррупцией, когда большинство коррумпированных депутатов приведет к власти «умеренных». В конце концов, какая загранице разница? «Крайние», захватив власть, не смогут ее удержать против всей Франции. А «умеренные» за хорошие деньги продадут эмигрантам корону Людовика XVII. Разложение уже началось. Шабо сообщил о гигантской афере с ценными бумагами финансовых кампаний, проведенной его друзьями депутатами-дантонистами Базиром, Делоне и Жюльеном: они намеревались добиться падения курса бумаг Ост-Индской кампании, скупить их, затем вызвать повышение и восстановить их первоначальную стоимость. План, естественно, задумал «хитроумный» Батц, деньги на скупку упавших в цене бумаг дал поставщик армии аббат д’Эспаньяк, для подкупа члена Комиссии по ликвидации финансовых кампаний Фабра д’Эглантина аферисты выделили Шабо сто тысяч ливров. Деньги он Фабру не передал – последний, будучи знаком с первым вариантом декрета, якобы и так подписал второй, составленный в нужном для аферистов духе, «не читая». И только после этого Шабо, связавшийся с заговорщиками, по его собственным словам, лишь для того, чтобы выдать их «ужасный заговор», пришел ко мне и положил на стол деньги, предназначенные для Фабра.

– Понятно, что горе-капуцин просто испугался за свою шкуру – хотел оставить деньги себе, но при сыпавшихся на него со всех сторон обвинениях в воровстве эти ливры жгли его нечистые руки…

– Но мы были уже предупреждены. Предупреждены, по иронии случая, как раз тем, кого в своем доносе Шабо пощадил, – Фабром. А Фабр, как ты помнишь, Шабо не пощадил, назвав его одним из главных заговорщиков. Так мы и смотрели в Комитетах на этого капуцина, выступившего в роли очередного Иуды. Были арестованы Шабо, Базир, Делоне, д’Эспаньяк и ряд их агентов и банкиров. Жюльен и Батц бежали. Дело Ост-Индской кампании закрутилось…

– Дело банкиров. Но не дело о контрреволюционном заговоре иностранцев. Значит, как и после доноса Фабра, Комитет опять побоялся тронуть Эбера?

Робеспьер нехотя пожал плечами. Его лицо было хмурым. Он не ответил.

– Постой, Максимилиан, дай подумаю. Так, понятно: Эбера можно было арестовать, но за ним сразу же встала Коммуна и парижские секции, которые потребовали бы его освобождения. Не говоря уже о стоящей на Уазе Революционной армии, которая могла двинуться на Париж в любой момент. Пока Коммуна ни разу не проигрывала.

Робеспьер криво усмехнулся:

– Ты проницателен. Мы до сих пор в таком положении. Более того, мои попытки лавирования между группировками (с целью их примирения с революционным правительством, не прибегая к крайним мерам) привели только к осложнению ситуации. Сначала требовалось выждать, что предпримут наши противники. Эбер ведь был предупрежден – наряду с депутатами-дантонистами мы арестовали и нескольких видных эбертистов – Проли, Дюбоиссона, Перейру, также замешанных в финансовых аферах. Я выступил в Конвенте с предупреждением против «лжепатриотических преувеличений, толкающих революцию на гибельный путь». Ждать пришлось недолго – Дантон, предупрежденный, как и Эбер, арестом своих сторонников, немедленно примчался из Арси в Париж спасать свою голову. И что же ты думаешь: в Якобинском клубе Эбер немедленно предложил ему «прийти к нему и по-братски объясниться друг с другом»!

– И встала опасность объединения «крайних» с «умеренными»: замешанные в одном заговоре с целью свергнуть правительство, имея общие контакты с подозрительными иностранцами, Эбер с полным правом протягивал руку Дантону, а за Дантоном стояли банкиры, большая часть буржуазии и все «болото» Конвента. Между собой они разобрались бы потом…

– К счастью, у Дантона хватило ума (и отвращения) не связываться с Эбером. Вместо этого он обрушился на политику дехристианизации, проводимую «крайними».

– И тем самым протянул руку тебе…

– А что мне оставалось делать? Я принял его руку и, в свою очередь, защитил Дантона от всех обвинений якобинцев. Вместе с Дантоном мы разгромили культ Разума, подкапывающийся под нашу Республику, – Конвент принял закон о свободе культов, эбертисты или отступили (Эбер и Фуше) или покаялись в своем атеизме (Шометт). Это было серьезным ударом по «крайним». Демулен же по совету Дантона (и с моего полного одобрения) начал выпускать газету «Старый кордельер», где с прежним пылом своих антижирондистских памфлетов обрушился на «санкюлотов Питта» – эбертистов. А пока они занимались взаимными нападками, нам удалось провести в жизнь декрет о централизации власти революционного правительства и значительно сократить законные возможности «крайних» к выступлению против нас. Правда, в результате…

– А в результате силу набрал Дантон, получивший столь мощную поддержку, что уже был готов задушить революционное правительство в своих объятиях…

– Он потребовал вступления в силу конституции Эро-Сешеля, своего сторонника, и отмены революционного порядка управления. Когда это не получилось, его друзья попытались добиться обновления Комитета общественного спасения. Не получилось. Зато они добились ареста руководителей Революционной армии Ронсена и Венсана, чем почти толкнули эбертистов к мятежу. А тут еще и Камилл со своим третьим номером «Старого кордельера», в котором он сравнил тиранию Нерона с правлением нашего Комитета, для которого якобы не существует неподозрительных личностей!

– Я ее видел. Чистая контрреволюция: «Он подозрителен – она подозрительна – они подозрительны – вы подозрительны – мы подозрительны – я подозрителен…»

– Признаюсь: от всего этого я несколько растерялся и, чтобы несколько снизить накал страстей, провел через Конвент решение о создании особой комиссии, которой надлежало бы собирать сведения о несправедливо арестованных и представлять их правительству для их возможного освобождения. Это было моей ошибкой.

– Большой ошибкой.

– Вот так поневоле сам себе и станешь казаться «подозрительным»: а не враг ли революции с какого-то момента ты сам? Из-за декрета о Комитете справедливости я поссорился почти со всеми в правительстве («Дантона надо кончать!» – почти кричал на меня Билло-Варрен), а толку? Камилл в следующем номере своей газеты (опять льющей воду на мельницу контрреволюции!) презрительно высмеял меня, потребовав заменить Комитет справедливости Комитетом милосердия!