Автор неизвестен - Книга для учителя. История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР

Правда. 1989. 23 июля.

Однажды — было это в марте 1937 г., я тогда работал шофером, пришли два господина в форме, предъявили документы, бумагу об аресте и обыске. Я прочитал, потом, конечно, спросил: «Это какая-нибудь ошибка, не может быть». «Да, нет, — они говорят, — поехали». Меня отправили на Колыму. Миллионы людей попали в такую мясорубку совсем со стороны, ничего не ведая. Я ни в чем не признался, из-за меня никого не посадили, меня судили, дали заочно три года, и все.

В вагоне устроились так: на каждых нарах 10 человек сверху и 10 снизу. Я на вторые нары попал и лег к окну, и всю дорогу ехал, смотрел на Советский Союз из окна тюремного вагона. А ехали мы в общей сложности 46 суток.

Не доезжая […] до Владивостока, состав сворачивает в тупик… Открываются двери, и охрана кричит: «Выходи!» И вот мы выпрыгиваем — кто выпадает, кто летит, кто как — из вагона на землю. Ходить мы разучились.

[…] Подогнали нам какой-то там катер с баржами. Баржами нас возили через залив на пароход, мы лезли по трапу, трюмы заполняли. Трюм высокий, пять-шесть рядов было сделано, соты такие, куда человек залезал и ложился.

Выгрузили нас — прииск имени Берзина […]. Бараков на территории прииска было много. Тысяч 14 было людей на прииске.

Когда были большие морозы, каждый вечер на поверке нарядчик, пересчитав нас и сделав перекличку, зачитывал приказ Дальстроя о том, что за отказ и плохую работу, за сломанную тачку или короб или за другие какие провинности такие-то зэка — перечень фамилий — приговорены к расстрелу, расстреляны. И так каждый вечер на поверке 20–30 человек зачитывалось приговоренных к смерти.

За первую зиму погибло очень и очень много людей — от тяжелейшей работы, от недоедания, да еще мороз (мороз 40–45 °C стоит от ноября и по май), и цинга способствовала. К весне бригады таяли, их соединяли — несколько бригад в одну, а те, в свою очередь, тоже таяли, и к весне оставалось все меньше и меньше народу на прииске. Тех людей, с которыми я был в Бутырках, — их почти никого не осталось.

[…] Так продолжалось три года. […] Работа, кой-какое питание, опять работа. Со временем некоторые стали приспосабливаться к лагерной жизни. Некоторые совсем перешли на сторону блатных. А другие так и продолжали работать — бьют их по голове палкой ротный, бригадир, дневальный — все кому не лень.

Побегов было очень мало, и все безрезультатные.

«Освобождали» меня ровно через три года после ареста — 3 марта 1940 г. […] Перед этим […] вывезли в лагерную конторку и сообщили, что, мол, будете освобождены из лагеря и перейдете на «вольный стан». Это когда человек освобождался, его из зоны выпускали за ворота, где жили вольнонаемные, договорники в основном, а также бывшие зэка, которых звали «вольняшки». Вот и меня перевели за зону и включили в бригаду забойщиков, состоявшую только из вольнонаемных. Поселился я в бригаде этой — была небольшая отдельная утепленная палатка. А жизнь отличалась от лагерной прежде всего столовой, где продавали обеды и ужины в неограниченном количестве. За работу тут уже платили. С территории поселка мы уходить могли, но только в пределах территории прииска, потому что документов, паспорта никакого не было.

Поначалу нам говорили, что скоро отправят на материк: «Вот доработаете до лета…». Потом говорить перестали. […] Так продолжалось 12 лет. […] Освободили меня в 1953 г.

Родина. 2000. № 7.С. 72–75.

Мы жили и живем под неослабевающим режимом террора и насилия. Если бы нашу обывательскую действительность воспроизвести целиком, без пропусков, со всеми ежедневными подробностями, — это была бы ужасающая картина, потрясающее впечатление от которой на настоящих людей едва ли бы значительно смягчилось, если рядом с ней поставить и другую нашу картину — с чудесно как бы вновь вырастающими городами, днепростроями, гигантами-заводами и бесчисленными учеными и учебными заведениями. Когда первая картина заполняет мое внимание, я всего более вижу сходство нашей жизни с жизнью древних азиатских деспотий. А у нас это называется республикой. Пусть, может быть, это временно. Но надо помнить, что человеку, происшедшему из зверей, легко падать, но трудно подниматься. Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовлетворением приводят это в исполнение, как и тем, насильственно приучаемым участвовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствующими и думающими человечно. И с другой стороны. Тем, которые превращены в забитых животных, едва ли возможно сделаться существами с чувством собственного человеческого достоинства.

Своевременные мысли, или Пророки в своем Отечестве.

Л., 1989.С. 94, 95.

Сталин, Вы объявили меня «вне закона». Этим актом Вы уравняли меня в правах — точнее в бесправии — со всеми советскими гражданами, которые под Вашим владычеством живут вне закона.

Ваш «социализм», при торжестве которого его строителям нашлось место лишь за тюремной решеткой, так же далек от истинного социализма, как произвол Вашей личной диктатуры не имеет ничего общего с диктатурой пролетариата.

Стихийный рост недовольства рабочих, крестьян, интеллигенции властно требовал крутого политического маневра, наподобие ленинского перехода к НЭПу в 1921 г. Под напором советского народа Вы «даровали» демократическую Конституцию. Она была принята всей страной с неподдельным энтузиазмом.

Испугавшись свободы выборов, как «прыжка в неизвестность», угрожавшего Вашей личной власти, Вы растоптали Конституцию, как клочок бумаги, выборы превратили в жалкий фарс голосования за одну-единственную кандидатуру, а сессии Верховного Совета наполнили овациями в честь самого себя. Вы подавляете растущее недовольство насилием и террором. Постепенно заменив диктатуру пролетариата режимом Вашей личной диктатуры, Вы открыли новый этап, который в историю нашей революции войдет под именем «эпохи террора».

Никто в Советском Союзе не чувствует себя в безопасности. Никто, ложась спать, не знает, удастся ли ему избежать ночного ареста. Никому нет пощады. Правый и виноватый, герой Октября и враг революции, старый большевик и беспартийный, колхозный крестьянин и полпред, народный комиссар и рабочий, интеллигент и Маршал Советского Союза — все в равной мере подвержены ударам Вашего бича, все кружатся в дьявольской кровавой карусели.

С жестокостью садиста Вы избиваете кадры, полезные и нужные стране. Они кажутся Вам опасными с точки зрения Вашей личной диктатуры.