Михаил Меньшиков - Выше свободы

Менделеев вошел бы в благополучное правительство обремененный, как туча, электричеством мысли, он захотел бы не только высказаться, но высказаться с подавляющим обилием, с сокрушительною искренностью, - да что! Он потребовал бы, чего доброго, чтобы ему позволили от слов перейти к делу. Эти господа снизу, ученые, рабочие, сами, собственными руками возившиеся десятки лет с землей, с машинами, со школой и т.п. - они ужасно утомительны. Они сами не устают, но тормошат несносно, тормошат до усталости полубогов, что склонны отдохнуть, которым не до дрязг житейских. На верхах, на высоте Олимпа, постоянно слышатся успокоительные голоса. Если бы херувимы задались целью усыпить внимание Создателя к земной юдоли, - они не могли бы своими райскими голосами сделать это успешнее, чем их высокопревосходительства, укрепившиеся на своих маленьких тронах. И вдруг в этакую-то благодать ворвалась бы львиная фигура Менделеева, работника и патриота! По меньшей мере это был бы скандал. Вот почему великого сельского хозяина Энгельгардта не пустили дальше стен какой-то комиссии. Вот почему генерал Черняев остался не у дел, а Менделеев удостоился чести проверять аршины и торговые гири на Забалканском.

Что России нужно

Представьте Санчо Панса, которому - ради балагана - позволили бы погубернаторствовать в России. Внимательно вглядевшись в карту России, заметив, что это громадная, полуварварская, первобытная страна, он сказал бы: "Первая беда в том, что здешние мужики не умеют добыть себе хлеба. Стало быть, давайте сюда Энгельгардта или, там, Шатилова. Мертваго... Почтеннейшие, вот вам очень большие средства, причем каждая копейка потребует отчета. Вот вам очень большая власть, если хотите - диктаторская, только наладьте земледелие так, как вы наладили собственное хозяйство". Затем Санчо Панса заметил бы, что Россию разоряет Запад, высасывает ее как паук муху, и только тем, что у него есть машинная промышленность, а у нас нет. На каждом фабрикате мы теряем гораздо больше, чем он стоил бы, если бы выделывался из своего материала, своими руками. Тут Санчо-Панса, посоветовавшись с Менделеевым, наверное, решил бы испытать его ясную как день программу. Она состоит в том, что сейчас нам не до классицизма, не до "латинщины", как любил выражаться Менделеев, - а нужно все внимание устремить на природу, на способы добывать из нее богатство. Так как богатство заведомо не с неба падает, а выкапывается из земли, так будемте же обрабатывать не небо, а землю. У нас со времен гр. Д. Толстого просвещение было поставлено так, чтобы обрабатывать Олимп, то есть даже не русское, а чужое небо, давно сданное за штат. Заставляли малышей долбить Овидиевы превращения, не замечая, что родная природа изобилует куда более чудесными метаморфозами, да притом дающими хлеб, одежду, достаток, счастье. Колоссальная страна, до сих пор еще обитаемая скифами и сарматами, страна, где на обширнейшей в свете черноземной равнине едят часто хлеб из лебеды... Неисчислимые, скрытые в недрах богатства... Удивительные, дремлющие в грязных башках славянских способности... Что же нужно? Неужели греческие аористы и латинские герундии? Мне кажется, Санчо Панса высказался бы, будучи мужиком, решительно как Менделеев: за широкое распространение машин, за обучение обращаться с ними. Он потребовал бы для общества и для народа элементарных знаний. Что такое навоз, как сберегать пропадающую его силу, что такое фосфориты, что такое хорошая глина, что такое железо, деготь, сало, нефть, каменный уголь, химические краски. Как приготовить тысячи дешевых вещей, которые мы все покупаем втридорога. Как убедить землю, чтобы она вместо желудей давала пшеницу. Куда девать зимний томительный досуг десятков миллионов здоровых людей, разленивающихся, отвыкающих от работы, пускающихся в распутство от праздности, а главное, пожирающих, как саранча, все то, что заготовлено летом, без остатка. Вообще каким образом подойти к накоплению народного богатства, без которого невозможна никакая культура? Серьезно, мне кажется, Санчо Панса понял бы Менделеева сразу. Он оценил бы здравый смысл великого химика, его хозяйственную смекалку. Крестьяне недоверчивы к господам, но если разгадают в барине не шарлатана, - сейчас же готовы поучиться у него, готовы признать его знание. Простые люди - как великие люди: они скромны потому, что естественны.

Можете себе представить, какая могучая работа закипела бы под руками Менделеева, если бы он был призван к государственному труду в его молодые годы! С десяток таких богатырей, как Менделеев, которые непременно есть в стране и явились бы, - они могли бы еще тридцать лет назад поднять Россию, просветить, обогатить. Даже связанный в замысле, даже в роли эксперта и небольшого чиновника, Менделеев своими работами по части нефти вдвинул в Россию неисчислимое богатство, уже давшее государству многие сотни миллионов. Что же было бы, если бы ему вовремя дали власть и средства оглядеть русское хозяйство? Оглядеть с особенным интересом практического деятеля, оригинального и знающего толк во всем, оглядеть с тем вкусом, что вызывает молниеносные догадки и так называемые "счастливые идеи"? Платон, мечтая об идеальном государстве, изгнал из него артистов и поставил во главе его - мудрецов. Многие из наших министров, подготовивших упадок России, были поклонниками муз. Валуев писал романы, Тимашев лепил бюсты, Горчаков славился блестящим стилем, при посредстве которого Бисмарк водил его все время за нос. Были артисты остроумной болтовни, были мастера в реtits jeux26. Один министр получил бессмертное имя, дав рецепт сладкой каши. Люди милые, блестящие, любезные, целые десятилетия вели Россию неуклонно к пропасти - в то самое время, как мудрецы народные, - и какого размера! - Менделеевы и Толстые изнывали от кошмарного сознания, от бессилия, от невозможности что-нибудь сделать. Единственно, что им предоставлено было, - это писать брошюры, ворчать у себя за печкой.

1907

ДРУЖИНА ХРАБРЫХ

Когда, к изумлению всего света, некоторые части русской армии и флота подняли бунт, это невероятное явление пытались объяснить просто: в России идет революция, чего же вы хотите? Но вот в республиканской Франции, давно пережившей революцию, повторяется то же самое. Вспыхивает случайный мятеж виноделов, и пехотные полки отказываются повиноваться, а матросы на броненосце "Виктор Гюго" чуть было не повторили нелепую эпопею "Потемкина". В двух странах, столь далеких по истории и образу правления, совершается нечто странное и чрезвычайно сходное в области глубоко важной - в области духа народного.

Давно отмечены неблагоприятные условия, сближающие нас с Францией. Обе великие державы оскорблены в своей гордости народной. Обе побиты соседями, и обида эта не отомщена. Пока не восстановлена вера страны в свое могущество, нужно ждать печальных неурядиц. Все низкое, что есть во всяком народе, подымает голову. Скованные государственной дисциплиной рабские инстинкты начинают говорить громко. Внутренние враги, которые гнездятся в тканях всякого народа, действуют все с большей наглостью. Развивается пропаганда всевозможных отрицаний, неуважение к национальной вере, пренебрежение к родной культуре. Оплевываются старые знамена, проповедуется цинизм, восстание против всякого авторитета. Во Франции среди будто бы глубокого мира давно идет яростная борьба с церковью, с армией и национальностью, идет та же пропаганда отречения от своей истории, что у нас. В обеих странах главным орудием всякой пропаганды - печатью - давно овладели враги христианского общества, цель которых - расстроить Европу, чтобы превратить ее, так сказать, в Евре-опу. Одинаковые причины порождают те же последствия.