Михаил Меньшиков - Выше свободы

Один из русских делегатов в Праге сказал на днях банальную фразу, которую он не имел никакого права говорить от имени России. "Хотя говорят, - сказал он, - свет идет с Востока, но мы, славяне, наше просвещение получили с Запада". Как это затаскано и глубоко неверно! Может быть, почтенный оратор получил свое образование с Запада или с Юго-Запада - кому до этого какое дело? Но сказать, что целое племя получило свое просвещение извне, значит поставить над ним крест. Очень сильные влияния мы, славяне, испытывали со всех сторон. Мы опутаны ими до сих пор, но получить просвещение иначе, как из своей души, - вещь невозможная. Это все равно, как если бы незабудка хотела получить свой цвет от розы. Или мы племя бездарное, и тогда, сколько ни освещайте нас извне, как стаю галок, мы останемся темными. Или мы достаточно одарены, и тогда - подобно другим гениальным расам - способны из самих себя создавать свое просвещение, свою культуру. Только такой - не приколотый цветок, а выросший из стебля - дает плод и способность жизни духа в долготу веков.

Я сказал бы славянам совсем иное. Немецкое просвещение есть немецкое просвещение и навсегда останется немецким. Латинское останется латинским, китайское - китайским. Если мы думаем, что просветились, переняв целиком чужое, то глубоко ошибаемся. Настоящая культура у нас возможна лишь своя, свое органически сложившееся просвещение, и такое просвещение у славян уже было. В старые времена, когда славяне жили замкнутой жизнью, у них была установившаяся (стало быть, своя) вера, свое мировоззрение, свои обычаи, нравы, вкусы, и все это в своем роде не хуже, чем у соседей. Конечно, не было времени, когда народы не влияли бы друг на друга, но прежде эти влияния просачивались каплями и быстро преобразовывались, претворялись в собственную плоть и кровь. Чужое, хорошо усвоенное, становилось своим. Но когда внешние влияния хлынули уже не по каплям, а проливным дождем, когда они залили целым потоком родную землю, тогда о действительном просвещении не могло быть и речи. Западное просвещение легло мертвым грузом на славянскую расу. Придавив ее собственную культуру, оно остановило ее. Вот отчего погибли славянские страны, одна за другой. Ведь если бы западное просвещение, принятое сразу, оказалось полезно славянству, то оно усилило бы славянские царства. На деле вышло наоборот. Именно с принятием католичества в одном месте и византизма в другом начинается постепенное падение славянства. Взяли чужую веру - потеряли не только свою веру, но веру в себя и ослабели. Взяли чужие вкусы - получили отвращение к своим вкусам, то есть отвращение к самим себе. Опасно всякое предательство, но нет опаснее самопредательства, отвержения от своего "я". Поистине это равносильно богоотступничеству. Неизбежное последствие ряда отречений и измен себе - слабость, а слабость - предтеча гибели.

Не лишено значения то, что самым упорным из славянских племен оказались великорусы - племя, далее всех заброшенное в глушь лесов и наиболее разъединенное с Европой. В силу большой замкнутости соблазнительные влияния Запада нас не так скоро настигли и не в таком обилии. Христианство, например, занесенное св. Ольгой, имело время быть усвоенным постепенно, причем выработалась своеобразная, народная, национально-русская форма веры, называемая православием. Это - греческая вера, что касается лишь скелета ее, основной канвы. Живую плоть и кровь нашей религии дал дух народный, вот почему православие со времен великих митрополитов сделалось политической силой, самой могучей на протяжении нескольких столетий. Подобное заимствование - при условии усвоения являлось ценным вкладом, но позднейшее заимствование западно-протестантских идей, покоривших ум и совесть наших духовных академий, повело к печальному упадку веры, к безбожию самого духовенства, щеголяющего богословским радикализмом. В эпоху Москвы Россия созрела под самыми разнообразными влияниями Запада и Востока, но так как эти влияния шли постепенно, организм народный приспособлялся к ним и перерабатывал в свой состав. Со времен Петра и в особенности Александра I начинается обвал чужих культур - и наша собственная была раздавлена. Мы притерпелись к этому, мы этого почти не чувствуем, как горбун своего горба, но на самом деле измена своей национальности - факт, доказываемый последними ужасами нашей судьбы.

Припомните, как празднуется Ольгин день в комедии, о которой я говорю выше. Чувствуется, что ни у кого в помещичьей... Ни у кого в семье, ни у кого в громадном съезде гостей по случаю именин не мелькает и тени мысли о том, чтобы вспомнить о первой Ольге, давшей всем именинницам 11 июля свое имя. Живым Ольгам в этот день подносят цветы, конфеты, подарки, с живыми Ольгами ведут флирт, поднимают тосты и прочее. Между тем в старое национальное наше время в этот день праздновали не живых Ольг, а одну мертвую, которая, впрочем, казалась бесконечно живее и бессмертнее, чем все именинницы, вместе взятые. В этот день церковь (а в старое время церковь и нация совпадали) праздновала память только Святой Ольги, а не бесчисленных грешниц ее имени. Тогда Ольгин день справлялся совсем не так... По звону колокола крестились и шли в церковь. Выстаивали долгую службу со вниманием, непоколебимо веруя, что весь народ молится святой, и святая слышит это, чувствует, радуется и вместе с родным народом молится Всемогущему. Что такое была молитва в старину? Психология ее забыта. Это была беседа с предками, с великими предками, с теми из предков, что выполнили волю Божию и в награду повышены в более высокое, чем жизнь, состояние - в состояние святости загробной. Мертвые по учению церкви не умирали: сгнивало тело, но то, что его составляло - душа - оставалось бессмертно. Нация не разрывала своих отношений с прошлым, она жила в прошлом огромною, таинственною своею частью, миром душ. Из этих последних большинство признавалось несчастными и за гробом, обреченными на страдания. Но меньшинство душ - именно праведники - признавалось блаженными и составляли как бы самую высшую аристократию в народе. Они стояли выше бояр и самих царей. Повторяю, чтились не только имена их, но они сами признавались живыми, всегда присутствующими, реально действующими существами, только невидимыми глазу. Эта бесплотная аристократия глядела на народ из темного иконостаса, и народ в глубочайшей степени верил, что можно говорить святым, можно молить их, умилостивлять, почитать, наконец, подражать им. В последнем весь смысл национальной культуры. Создав себе аристократию на небе, народ невольно подражал ей, как низшие классы всегда подражают высшим. Напрягая все свое впечатлительное воображение, чтобы увидеть умственно облик святого, достигали этого. Особенно чтимых святых народ отчетливо видел, и до сих пор, кто верует видит. Николай Чудотворец, например, всем до того знаком, что каждый верующий крестьянин опишет вам его наружность. Опишет, пожалуй, с большей яркостью, чем наружность своего деда. Непрерывно входя в теснейшее общение с небесною аристократией, народ цивилизовался, заимствовал приписываемое ей благородство, святые обычаи, святые вкусы. Назовите это самогипнозом, но факт тот, что в течение веков держался этот просветительный процесс. Подражая идеальному, народ получал наивысшее просвещение, к какому способен. Просвещение есть вовсе не сумма знаний, а та ясность духа, тот свет, при котором все прозрачно. В старину, в сложившемся миросозерцании, на все были ответы и ничто не возбуждало недоумения. Все знания были реальны, заимствованы не из книг, а из самой природы.