Аркадий Стругацкий - Собрание сочинений: В 11 т. Т. 2: 1960-1962 гг.

«Возвращением» начался длинный цикл романов и повестей, действующими лицами которых были «люди Полудня». В романе был создан фон, декорация, неплохо продуманный мир ― сцена, на которой сам Бог велел нам разыгрывать представления, которые невозможно было по целому ряду причин и соображений разыграть в декорациях обычной, сегодняшней, реальной жизни. Мир Полудня родился, и авторы вступили в него, чтобы не покидать этого мира долгие три десятка лет.

Я не берусь назвать, даже с точностью до полугода, время, когда впервые мы заговорили об этом романе. В письме АН от 25.11.1960 я нашел строчку: «…Пора приступать и к «Стажеру». Я начну с начала декабря. <���…> сейчас я освободился и готов к работе».

Судя по всему тогда же была подана некая заявка на новый роман под таким названием в «Молодую Гвардию», но начать работу никак не удавалось ― мы еще вовсю продолжали работать над «Возвращением». 19.03.61 ― АН: «…Теперь о стажерстве. Ты зря взялся сейчас за восьмое небо. Давай все–таки делать стажера. Идея вот какая. Надо написать хорошую историю пацана–стажера (безотносительно к его профессии) в столкновении с людьми и обстоятельствами. Фантастика ― только фон. Соответственно создать и новый план на фоне плана формального, который у нас уже есть. Дать образ удачливого смелого веселого парня. Можно или нет? Я вот–вот начну. Если хочешь, пиши «Седьмое небо», а я «Стажера». А потом ― взяли! ― и сделали сразу две вещи. А?» Из этого письма следует, что у нас уже был тогда некий план нового романа и что этот роман назывался «Стажер». Как выглядел этот план, этого история нам не сохранила, а вот что касается «Седьмого (оно же ― восьмое) неба», то так мы называли сначала роман о магах XX века, впоследствии получивший условное название «Маги», а в конце концов ― «Понедельник начинается в субботу».

Вообще–то, надо признать, что со «Стажером» этим мы не слишком долго запрягали, но еще быстрее ехали ― 1–2 мая в Ленинграде «составили более или менее окончательный план «Стажера» ― весьма развернутый и с эмбрионами эпизодов». А уже 23.07 АН пишет: «…»Стажера» в «Мол. Гв.» сдал, пока, конечно, никаких известий нет». Роман был написан единым духом и за один присест в мае–июне 1961–го. Это было время, когда нам ничего не стоило писать по десять–двенадцать страниц черновика в день и так ― на протяжении месяца, каждодневно, без уик–эндов и перерывов. Хорошее было время!

Впрочем, работа с романом (или повестью? никогда не понимал этих градаций) на самом деле продолжалась еще долго, до самого конца 1961–го. Осенью 61–го произошла смена названия. Насколько я помню, дело было в том, что многочисленные рецензенты (как штатные, так и доброхоты) дружно упрекали нас за то, что роман получился у нас про что угодно, но никак не про мальчика–стажера. Коренное же изменение названия было невозможно по причинам, уже привычным: заявка, редакционный план, издательский план ― везде стоит уже черным по белому «Стажер», менять нельзя, ни–ни, ни в коем случае, и думать не могите!.. «Букву, однако же, одну только букву изменить можно?»

«Н–ну…разве что одну… пожалуй…» В результате появились «СтажерЫ» ― роман (или, все–таки, повесть?) о Стажерах Будущего ― Быкове, Жилине, Юрковском и иже с ними.

Закончив его (или ― ее), авторы еще не подозревали тогда, что их интерес к освоению космоса как к важнейшему занятию людей ближ него будущего, уже окончательно исчерпан и они никогда более не вернутся к этой теме. «Главное ― на Земле», ― они вложили этот лозунг в уста своему герою, не догадываясь, что это, на самом деле, отныне их собственный лозунг ― и ныне, и присно, и до скончания веков, аминь!

Странное произведение. Межеумочное. Одно время мы очень любили его и даже им гордились ― нам казалось, что это новое слово в фантастике, и в каком–то смысле так оно и было. Но очень скоро мы выросли из него. Многое из того, что казалось нам в самом начале 60–х очевидным, перестало быть таковым. Очевидным стало нечто противоположное.

Я никогда не забуду одного эпизода, связанного со «Стажерами». Одно из самых стыдных воспоминаний моей молодости. Выступал я как–то в школьной библиотеке (было это вскоре после выхода «Стажеров», скорее всего, зимой 62/63 гг.). Сначала все шло как обычно ― гладко и скучно, а потом вдруг встал какой–то мальчик лет двенадцати и спросил (невинное дитя): «Почему у вас в романе рабочие из капиталистических стран не едут все в СССР? Ведь у нас хорошо, а у них там плохо?» Это был удар в под дых. Действительно, почему? Понятно, почему они не едут к нам сейчас ― чего ради, да и кто их сюда пустит: граница на замке. Понятно, почему в страну Жилина и Юры Бородина не рвутся трактирщики Джойсы ― чего им делать в стране победившего социализма? Но рабочие! Братья по классу! Почему? Как мы могли прохлопать эту очевидную проблему?.. Я неприлично онемел, а потом принялся лепетать какую–то чушь, которой теперь уже, слава богу, не помню. Положение спасла председательствующая учительница. Опытный педагог не потерялась ни на секунду: «Борис Натанович хочет сказать, ― сообщила она, ― что рабочие капиталистических стран любят свою родину и хотят бороться за социализм у себя дома». Борис Натанович тихонько вякнул что–то там в том смысле, что так, мол, оно и есть, и вечер вопросов и ответов покатился дальше уже без неприятных толчков и ухабов.

Всякое мировоззрение зиждется на вере и на фактах. Вера ― важнее, но зато факты ― сильнее. И если факты начинают подтачивать веру ― беда. Приходится менять мировоззрение. Или становиться фанатиком. На выбор. Не знаю, что проще, но хорошо знаю, что хуже. В «Стажерах» Стругацкие меняют, а сразу же после ― ломают свое ми ровоззрение. Они не захотели стать фанатиками. И слава богу.

Этот маленький рассказ был написан, видимо, в конце 60–го или в самом начале 1961 года ― явно под впечатлением успехов в изучении Луны советскими космическими ракетами. Впервые он упоминается в письме АН от 19.03.61 в достаточно грустном контексте: «…ВНИВ не идет. Никто не желает брать. Некоторые рассматривают его как неудачную шутку. Послал в известинскую «Неделю», но оттуда уже две недели ни слуха, ни духа».

Так его и не взяли. Никто. А жаль: для своего времени рассказик вы глядел вполне нетривиально. Ведь тогда главным в фантастике (в НАУЧНОЙ фантастике) считалось ― сверкнуть новой оригинальной научной или околонаучной идеей. Мы и сами такую установку оценивали достаточно высоко. Но чудились нам уже тогда в фантастике еще и другие, неуловимые пока, потенции, и может быть, работая над этим рассказом, мы тщились выразить неясное, но уже живущее в нас предчувствие другой литературы, которую сами же пять–шесть лет спустя мы определим как «реалистическую фантастику» или «фантастический реализм». Тогда же, в начале 60–х, получив всеобщий и беспросветный отказ, мы сунули этот рассказик в папку с архивами, и обнаружили его там спустя лет двадцать пять, когда печатать его нам было уже неинтересно.